В воспоминаниях о трудовой деятельности довольно много написано, хотя и далеко не все. Дальше следовало показать важную часть жизни – социальную. За свою долгую жизнь мне пришлось многое познать и пережить, если не с детства, то уж с юношества определенно, были трудности, голод и холод. Начиналось все с десятилетнего возраста, когда для посещения школы преодолевал по пять километров в одну и другую сторону, в разные времена года не зависимо от погоды. Будучи уже рабочим завода в шестнадцать лет, в 1943году проходил военную комиссию, когда хирург обратил внимание на мои ноги с плоскостопием, к военной службе признали годным, кроме пехоты. Он заметил, что с такими ногами жить мне придется очень трудно. К счастью, жизнь показала обратное, я на таких ногах прошагал не сотни, а десятки сотен километров и не отставал от других, зачастую опережал многих. Кроме обычного хождения, по двенадцать часов ходил по бетонным и железным полам в цехах заводов. Не обращал внимания на предупреждения доктора, не берег ноги, при этом никаких постоянных ощущений и трудностей не испытывал.

Как-то уже в преклонном возрасте, на седьмом десятке лет, вдруг стали опухать стопные суставы, которые лечили терапевты, придумывая каждый раз новые болезни, а результатов не было, пока не попал к опытному рентгенологу. Результаты рентгена, как обычно, оператор мне не выдала и сообщила, что рентгенолог лично желал поговорить со мной. Такой случай со мной был впервые, и я обрадовался заботе рентгенолога. При встрече с ним, снимки моих суставов оказались в полном порядке, и он заметил, что все болезни терапевтов не соответствуют действительности, потому что суставы были без всяких нарушений и смотрелись хорошо. При обсуждении снимков он выразился так, что на таких суставах можно ходить лет тридцать. Посоветовал обратиться к опытному хирургу, который способен был бы распознать причину заболевания и оказать квалифицированную помощь в лечении.

К счастью, у меня был хороший знакомый, ветеран, хирург-онколог-уролог Борис Сергеевич Марамыгин, который уже несколько лет не работал, да и с детства сам был инвалид, перенесший полиомиелит. Он посмотрел снимки и подтвердил сомнения рентгенолога, и определил диагноз, которым оказался недостаток кальция в костных суставах. Рекомендовал употреблять в пищу яичную скорлупу от домашней птицы, богатую кальцием. В условиях города Рубцовска такое было еще возможно, покупал яйцо и освобождал от содержимого, скорлупу подсушивал, перемалывал на кофемолке и употреблял по чайной ложке в день в течение полугодия. Отеки и боли прошли, суставы восстановились и больше не повторялись.

Второй раз Борис Сергеевич без применения медикаментов избавил меня от тяжелого недуга – воспаления предстательной железы, путем массажа. Тогда я его спросил, почему так не делали в урологическом отделении, он с улыбкой ответил – ленятся. Он за свой долгий труд пролечил не сотни, а тысячи людей. К нему ехали из всех районов, окружавших г. Рубцовск, зато сам оказался без всякой помощи, когда получил тяжелую травму, от которой и скончался.

Жилищные условия у меня с самого детства бывали различными и менялись по-всякому много раз. Приходилось жить в саманных и дерновых избах, которые если не промерзали, так протекали через потолки, удобством в них было наличие русских печей, на которых можно было обогреться в любое время суток. После войны в конце пятидесятых годов тракторный завод построил западный поселок, состоящий из кирпичных коттеджей и небольших двухквартирных финских домиков. Жил я тогда в одной комнате с родителями и был еще холостяком, когда начальник автоматного цех В. Н. Либанов предложил мне приобрести одну половину финского домика, размером в тридцать два метра квадратных, такое нас тогда еще устраивало. Переходом в новый дом расширили жилье для семьи брата, вернувшегося с войны. Для расчета за домик представлялся беспроцентный кредит в сумме десять тысяч рублей, с рассрочкой на десять лет, для моей семьи был не непростым, но возможным. Дом был кирпичным, с хорошей двускатной крышей, и по тем временам отвечал нормальным условиям жизни. Располагался на поливном участке земли размером в десять соток, пять лет прожили удовлетворительно. Разработали землю под огород и получали хорошие урожаи различных овощей.

Время менялось, росла семья, стало тесновато, но мирились. Работал я заместителем начальника цеха, где много времени проводил на работе не только днями, а зачастую и ночами. Эти и другие причины способствовали выделению мне благоустроенной квартиры в доме на центральном поселке завода. Близко к работе, рядом с рекой Алей, со стадионом и дворцом культуры тракторостроителей, где было удобно жить и проводить свободное время с семьей. Последующая жизнь протекала умеренно и ощутимых не удобств испытывать не приходилось.

Полагаю, в последний раз, в 2005 году поменял жилье и место жительства с переездом из г. Рубцовска в Научный городок г. Барнаула. Там обрел спокойную жизнь с удобствами и благоприятной окружающей средой.

К событиям военного времени приходилось возвращаться еще не раз. Так, до ее окончания я отработал на заводе больше двух лет и в августе 1945 года мне был представлен первый отпуск, который проводил я в деревне Березовке в семье родителей. Жили они на окраине деревни на месте бывшей коммуны, где сохранились остатки ее строений: барак на десять семей, школа на три класса, несколько частных домов и амбары для хранения зерна. Родители оказались там в 1943 году, с вынужденным переездом из далекого поселка, выбрали там себе удобное поместье на берегу старицы, где было много свободной земли, летом, зараставшей разными травами. К поселению примыкали обширные заливные луга реки Алея, служившие хорошими выпасами для скота и покосами сена на зиму. Старицы заливались весенними паводками и на все лето обеспечивали жителей водой на все нужды, особенно для полива выращиваемых овощей. Дни отдыха у меня проходили однообразно: утром просыпался, брал косу и уходил на луг косить траву на сено до окончания россы, а затем с книжкой выходил на лужок к старице, ложился на траву и читал. Возле меня постоянно пристраивался Пират, домашний песик, который был маленьким и если не кусался, то к дому чужих не подпускал. На лужке у дома паслись куры, свои и чужие, а было их достаточно много, поскольку подрастали молодки. Так повторялось почти ежедневно, но в один из дней произошло такое, чего я не мог себе предположить. Лежавший со мной рядом Пират вскочил, ворвался в стаю кур, схватил одну из них, умчался в сторону огородов и скрылся там. Пока я спохватился, его уже не видно было, прошло немного времен, и он спокойно вернулся и улегся возле меня. Его поступок меня заинтересовал, и я решил пойти на огороды отыскать жертву Пирата, полагаясь на то, что остатки ее сохранились. Поискал на своем огороде и на соседских, но ничего не обнаружил. Прошел по лесополосе и тоже безрезультатно. Тогда оставалось проследить за его дальнейшим поведением и обнаружил то, что лежа он внимательно наблюдал за появлением чужих кур, и как только появлялась в стае чужая курица, он вскакивал с места, ловил ее, утаскивал на огород, там расправлялся с ней и закапывал в разных местах. Так мне удалось раскрыть его проступки и наказать, после чего он до конца дня подобного не повторял.

Вечером об этом я рассказал отцу, и он сразу вспомнил о том, что слышал разговоры жителей поселка о пропаже молодых кур. Других похитителей, даже в то тяжелое время не было, следовательно, к таким относился Пират, за что был посажен на цепь. Для него это было тяжелейшим наказанием, он выл и визжал без перерыва почти сутки, дальше я не выдержал и отпустил его. Тогда он стал вести себя спокойно и покорно, чужие куры приходили и уходили, а он будто их не замечал. Зато осенью жители поселка копали картофель и находили целых закопанных кур на разных огородах, поскольку они ограждений не имели. Хорошо, что его проделки остались тайной для жителей поселка, иначе бы позора нам не миновать.

Зимой 1946 года к нам вернулся старший брат Кузьма, случилось это в воскресный день, я был дома и мы с отцом сидели за столом, а мать занималась стряпней у печи, как вдруг услышали надрывный лай Пирата. Первой вышла на улицу мать и заголосила, мы выбежали и увидели необычную картину: она повисла на плечах сына, а Пират обхватил его ноги лапами и радостно визжал. Мы не могли понять, как животное, не знавшее брата, определило его родственную принадлежность и приняло за своего. Следующей весной мы семьей покинули деревню и перебрались в город, с собой забрали Пирата, курей там не было, и прожил он там спокойно до конца своей жизни.

Тогда уже была мирная жизнь, но работать мне приходилось много, да еще учиться вечерами, а поэтому воспользоваться восьмичасовым рабочим днем до конца трудовой деятельности почти не пришлось. Облегчением стали выходные дни и отпуска, которые удавалось проводить вместе с семьей. Начиная с 1948 года, побывал в домах отдыха и санаториях, как в своем, так в других городах: Белокурихе, Барнауле, Усть-Каменогорске, Алма-Ате, Фрунзе, Ташкенте, Ейске, Евпатории и Сочи. Кроме того, в восьмидесятые годы завод построил собственную зону отдыха в сосновом бору у большего пресного озера, в которой хорошо отдыхали и проводили время.

В местах отдыха и лечения приходилось сталкиваться с различными приятными, а иногда и не приятными явлениями, о которых не могу умолчать. Летом 1966 года по профсоюзной путевке вместе с женой, отправились в дом отдыха «10 лет Казахстана», расположенный на высокогорье, в километре от ледового катка Медео. Время отдыха совпало со строительством плотины через ущелье, по которому накануне нашего приезда произошел выплеск селей, приведших к затоплениям в городе Алма-Ата. На строительстве плотины работали многие рабочие, в том числе и взрывники. Насыпь плотины велась направленными взрывами скальной породы в дневное время, что отдыхающим приходилось не только видеть, но и сильно ощущать Плотина в тот период достигала двадцати метров из сорока. Заняться в старом и запущенном доме отдыха особенно было нечем, и тогда организовали экскурсию для желающих посетить горы через строящуюся плотину. Транспортом оказался автобус ГАЗ-52, старый и достаточно изношенный, в гору шел с трудом и большим скрипом. Удовольствия получали мало, зато риска предостаточно.

Следующий раз, уже через три года, мы всей семьей оказались снова в Алма-Ате, в доме отдыха «Каргалинка», в долине, по которой пронеслась сель, увлекая за собой камни диаметром до метра, они остались там памятником страшного события. Она была современным домом отдыха, в котором были жилье, кинозал, танцевальная площадка и ресторан. Днем в помещениях было жарко, спасение находили у воды большего арыка и в яблоневых садах, они занимали всю западную часть горных склонов. В саду разрешалось не только находиться, но и брать яблоки, которые были красивыми и вкусными.

Жажду от жары сглаживали прохладительным напитком – кумысом, который завозился по пути в санаторий. Продавался он за сущие копейки, но купить мне его было не просто. Отдыхающими в большинстве были казахи и в очередях за кумысом они допускали негласную дискриминацию к русскому меньшинству. Один из них занимал очередь и затем пропускал всех приходивших, а когда подходил я, то кумыса уже не оставалось. Так, после трехразового похода я возвращался с пустым чайником. На четвертый раз за кумысом отправилась супруга и буквально через минуты явилась с полным чайником кумыса. На мой удивленный вопрос: «как сумела?», ответила, что казахи ей уступили первую очередь, приняв ее за свою, поскольку ее внешность походила на восточную. Нам такое понравилось и до конца сезона мы были с кумысом. Прелесть кумыса заключалась в том, что не зависимо от температуры, он постоянно оставался свежим и очень хорошо утолял жажду.

В начале пребывания в доме отдыха наш двенадцатилетний сын познакомился с таким же казачонком – внуком казахского академика, проживавшим в коттедже яблоневого сада. Такое знакомство способствовало сближению семей и хорошему проведению свободного времени.

В августе 1963 года для лечения от радикулита получил путевку в санаторий г. Ейска Краснодарского края, в котором проводилось лечение термальным источником. В Новосибирск приехал поездом, а дальше до г. Ростова-на-Дону надлежало лететь самолетом, билет на него купил в своем городе на самолет АН-10. Это был большой самолет своеобразного вида, казалось он сильно раздут и стоял низких колесах. Мое место было по правому борту, в четырехместной кабине, после набора высоты начиналась вибрационная тряска на сидении и на полу, сидеть было просто невозможно. Поскольку пассажиров было мало, представлялась возможность поменять место на более удобное. Нашел его в среднем общем салоне, в котором и долетел благополучно до места назначения.

Багаж получил на складе, по внешнему виду чемодана подобных было несколько, а на номер, написанный мелом, не обратил внимания, потому как он был размазанным. Ждать местного самолета оставалось часа три, которые решил провести в аэропорту, где было тепло и уютно. Сел на скамейку у клумбы цветов и наслаждался природой, захотелось закурить, полез в карман, а сигарет там не оказалось, тогда открыл чемодан и обомлел. Там вместо моих вещей лежала спецодежда и слесарный инструмент, только тогда внимательно посмотрел на номер чемодана, который оказался чужим. Сразу обратился в склад и рассказал о случившемся, о чем работники порта объявили по радио, но результатов не последовало. В зале аэропорта пассажиров было мало, я обошел всех, визуально осмотрел их багаж, но похожего не оказалось.

С озабоченным видом сидел на диване и ждал чуда, прошло около часа, и вдруг ко мне подошел крупный мужчина и спросил о пропаже, показал чемодан с еще нестертым номером, который принадлежал мне. Пояснил, что чемодан получал последним и поэтому на номер не обратил внимания, объявление услышал в автобусе, только тогда выявил ошибку. Раскрыли оба чемодана и рассмеялись, содержимое в них принадлежало каждому из нас. Такое случилось по причине того, что таких чемоданов много выпускалось в послевоенный период. За проявленный поступок я был безмерно благодарен тому простому и честному человеку, который возвращался из района после оказания помощи в уборке урожая и выручил меня.

Дождался время вылета в г. Ейск и на посадке я увидел впервые маленький двухмоторный самолет Марава чешского производства, вмещавший всего пять человек, вместе с пилотом. Кабина походила на автомобиль Волги, с мягкими сидениями и довольно удобными. Летели на высоте сто пятидесяти метров над Азовским морем, которое просматривалось до дна и казалось болотом. Посадку произвели на грунтовой площадке заросшей бурьяном, отойдя от нее на несколько шагов, и самолета уже не было видно. В санаторий привез дряхлый автобус, где меня быстро приняли и поместили в пятиместную палату на последнее свободное место, хотелось пить, увидел графин с водой, из которого сделал глоток и с отвращением выплюнул, вода была соленой и горькой. Позже узнал, что в Ейске пресной воды нет, а имеющаяся насыщена сероводородом и в пищу совершенно не пригодна. Так меня приняли коллеги по палате, а делали так всегда, существовала шуточная традиция для прописки новичков.

Ейск показался мне маленьким провинциальным городком на Азовском море, где на высоком морском берегу похоронен Иван Поддубный, могилу которого посещали все приезжие в город, отдавая дань уважения знаменитому спортсмену. Связь с большей землей осуществлялась местными самолетами и автобусами, железная дорога отсутствовала. Санаторий с термальным источником открылся еще в царское время, удобно располагался в центре города через дорогу с рынком, что было очень удобно для отдыхающих. На море находился крупный рыболовецкий порт, который, насколько хватало глазу, был занят сейнерами. Кроме крупного судака ловилась другая рыба и особенно тарань, которая в продажу не поступала, зато ей широко торговали спекулянты из-под полы. Рыбаки выходили на рынок с пяти до семи утра, когда еще не проснулась милиция, они были раздутыми от связок тарани, продаваемой десятками: помельче – два, покрупней – по три рубля. Рыбка была хорошо приготовлена, очень жирная и вкусная. Четырех штук могло хватить на целый день проживания, а с пивом она была просто прекрасна.

Где брали жители воду в пищу – мне неизвестно, а для питья широко продавалась минералка с различными фруктовыми сиропами. Городской рынок начинался очень рано, на котором было обилие птицы, рыбы, овощей и особенно винограда по дешевым ценам. Виноград продавали весь световой день, а покупателей было мало, поэтому предлагали отдыхающим виноград при отъезде домой в готовой упаковке. Когда я собирался поехать домой, пришел на рынок, выбрал интеллигентную старушку, которой решил заказать виноград, она подала мне визитку и посоветовала отправиться к ее мужу и все заказать. На следующий день я объявил отдыхающим по палате, что иду заказывать виноград и показал им визитку, чем заинтересовал всех. Дом нашли на окраине города вблизи лимана, залитого водой. Встретил нас кряжистый и приятный старик, которому в то время было уже восемьдесят лет, посмотрел на визитку, провел в дом и усадил за длинный стол под персиковым деревом. На стол поставил тазик с персиками, предложил угощаться и принял заказ. Было интересно осмотреть сад, который весь был занят виноградом многих сортов, от самых ранних до самых поздних, в общей сложности до сорока сортов. На каждой лозе я обнаружил по несколько сортов винограда, чем был удивлен. Тогда у меня было самое примитивное представление о винограде и мне хотелось узнать подробности о его выращивании. Хозяин рассказал мне, что выращивать виноград ему непросто, нужно высаживать сильную лозу, корни которой способны проникать до грунтовой пресной воды, а затем на ее прививать культурные сорта, поэтому на одной лозе росли по пять сортов. В таких условиях вырастить одно, а реализовать другое, а поэтому была необходимость растягивать сроки созревания для упрощения реализации.

Среди нас был самый старший отдыхающий из Тулы, которого очень интересовало виноделие. На его вопрос хозяин признался, что делает вино, и много, тут же спустился в погреб и достал глиняный горшок с вином литра на три. Поставил на стол, принес бокалы, разлил вино и подал каждому. Вино было золотистого цвета, очень сладким, игристым и вкусным. После выпитого прошло несколько минут, я почувствовал, что руки и ноги слабели и, выражаясь образно, становились ватными. По остальным тоже было видно, что они в таком же состоянии, но молчали, старались не показать свою слабость. Хозяин с хитринкой смотрел на нас и спрашивал, как мы себя чувствуем? Пришлось признаться, чему он не удивился, сказал: выпитое вино трехлетней выдержки, и оно еще молодое, а вот если бы я напоил вас семилетним, то вы бы ночевали за этим столом.

Нашему предводителю это понравилось, и он упрашивал хозяина продать нам вина семилетнего, но получил отказ по двум причинам: во-первых, вином он не торговал, а во-вторых, ждал приезда сыновей из Донбаса и тогда обещал напоить любым. Мне до отъезда оставалось всего два дня, я взял упакованный ящик на десять килограммов и распрощался с хозяином, отведать желаемого не удалось. На этом закончились приключения в Ейске, лечение пошло на пользу, острые осложнения были сняты, а хронические еще ощущались, поэтому лечение следовало продолжить.

В конце лета 1965 года я получил путевку в санаторий г. Евпатории, куда решил поехать с супругой Валентиной. Путевки у нее не было, надеялись на месте купить курсовку, в случае неудачи могла отдыхать дикарем. Прибыв на место, с устройством супруги трудностей не возникло, и буквально на второй день приобрели курсовку. Евпатория славилась сильными природными грязями, которые положительно повлияли на завершение лечения. Город располагался на севере Крыма, и температура там летом стояла не жаркая, тем более мы приехали в конце лета, что способствовало хорошему отдыху. Санаторий и квартира супруги были совсем рядом и близко к морю. Морской берег представлял собой плоский пляж, покрыт песком из мелких ракушек, на нем можно было пролежать весь день без лежаков. Море у берега было мелководным, и чтобы поплавать, приходилось заходить довольно далеко. Пассажирские морские лайнеры «Россия» и «Адмирал Нахимов» поочередно раз в сутки совершали рейсы Одесса – Кавказ и останавливались в Евпатории на морском рейде, далеко от берега. Пассажиров высаживали на катера и доставляли на берег. Рано утром, когда они останавливались, постоянно был туман, который скрывал верхнюю часть корабля, а просматривалась только нижняя часть палубы.

В семье хозяев, у которых жила супруга, были две девочки-подростка, быстро привязались к ней и не хотели ее отпускать домой, поскольку родители целыми днями были на работе, а они находились без присмотра. Рядом в квартире жила молодая семья с отчимом армянской национальности, который часто приходил домой пьяным, мучил сиамскую кошку, любимицу семилетней девочки, чем вызывались частые конфликты. Девочка в таких случаях забирала кошку, приходила к супруге и просила забрать ее к себе, она не могла понять супругу, почему этого сделать нельзя. Сезон закончился хорошо, мы подлечились, отдохнули, пополнились витаминами, которых там было в большом достатке и очень дешево. Остались приятные впечатления от города и особенно от моря на долгие годы.

Следующая поездка была в Сочи в 1967 году, в санаторий «Колос», опять вместе с супругой, полагаясь на опыт Евпатории да еще и на знакомых, которые неоднократно приглашали посетить их. Прибыли поздно вечером, встретила нас дочка знакомой, у которой и переночевали. Утром выяснили, что мой санаторий очень далеко, проводить нас до него вызвалась та же дочка хозяйки, которая работала по соседству с моим санаторием. Там же решили подыскать жилье для супруги после моего устройства. Оформление занял мало времени и вместе с женой отправились к жилому корпусу моего назначения. Рядом у входа стоял диван, на котором сидел представительный мужчина лет тридцати, модно одетый, на руке держал светлый плащ и портфель типа дипломат, вид у него был озабоченный и чем-то расстроенный.

Жена осталась сидеть на диване, а я ушел в корпус искать палату, которая оказалась на втором этаже в старом деревянном корпусе, окна и балкон его выходили на море, до которого было не больше пятидесяти метров. Палата оказалась просторной на четырех отдыхающих, хотя там был всего один человек, лежал на кровати головой к раскрытому балкону. Был он небольшого роста с крупным лицом, смотрел на меня с некоторым подозрением и с ходу спросил: один приехал или с женой, на что я подтвердил второе. Он рассмеялся и жестом показал на кровать рядом с собой, а остальные, сказал, будут для наших женщин, чему я был удивлен и не понимал происходящего. Выяснять не стал, собрался уходить, он меня остановил и спросил, встретил ли я по пути мужчину. Я ответил, что не на пути, а на диване сидел такой и обрисовал его внешность. Тогда он рассказал, что изгнал его из палаты, поскольку ему все не нравилось. Плохо его встретили, в палате убогая обстановка и другое, это подтолкнуло меня на создание такой легенды, чтобы он убрался подальше. Назвал себя лунатиком, показал удочки, которые стояли у балкона, и рассказал ему, как ночами рыбачил, разбрасывая удочки по палате. Придумал и рассказал ему случай, как к нему подселили молодого парня, а ночью будто на него набросил удочку и крючком захватил тело, чем наделал много шума. Парень сбежал и с тех пор в палату никого не селят. После такого рассказа новый отдыхающий схватил пожитки и выбежал улицу. Так он приготовился изгнать и меня, но просчитался, потому что я ему подходил. Благодаря его действиям мы до оконца сезона оставались вдвоем и наши жены с нами, подружились и жили удобно. Человеком он был деятельным, интересным рассказчиком анекдотов и отличным танцором. При некрасивой внешности располагал к себе окружающих, коренной житель Москвы, работал главным инженером гостиниц «Восток». Через много лет мне пришлось обратиться к нему по устройству в гостиницу знакомого человека из г. Мурома, что он проделал с присущим ему юмором, о чем тот с интересом рассказывал работникам министерства.

Санаторий «Колос» уже был старым, действовал с тридцатых годов для работников сельского хозяйства, лечение было традиционным, как и во всех санаториях кроме Мацесты с одним главным преимуществом – его близость к морю. На второй день пребывания после завтрака главврач санатория пригласила новичков на собеседование, ознакомила с правилами поведения и методами лечения в санатории, пожелала хорошего отдыха и как бы между прочим высказала возможным приобрести курсовку желающим. Лестно было слышать ее обещания, но трудно потом пришлось осуществлять. Квартиру супруге удалось найти на территории санатория, где проживали его работники. Дорога от дома к санаторию проходила пробитой в скале и поэтому мне часто приходилось встречаться с главным врачом, поскольку она жила в том же доме.

На третий день пребывания я отправился в курортное управление за путевкой, где заседала главврач, была очередь, выходившие от нее получали отказ, что для меня оказалось загадкой, но решил ждать, полагаясь на авторитет руководителя. Дождавшись очереди, зашел в кабинет и попросил курсовку для супруги, подал ей паспорта, она смотреть их не стала и отказала в просьбе. Я возмутился, напомнил об обещаниях, просил назвать срок и место, где я смогу приобрести курсовку. Тогда она предложила на следующий день зайти к ней в кабинет и разрешить вопрос. Утром зашел в приемную и увидел там знакомых людей по очереди: инвалида войны и больную девушку. Первой зашла девушка и вышла из кабинета со слезами – курсовку не получила, вторым был инвалид с таким же исходом, тогда у меня возникло подозрение в том, что пригласила она нас не просто. Перед заходом в кабинет я посоветовал им не уходить до моего возвращения, сам сконцентрировался и вошел в кабинет, там она была не одна, на диване сидел откормленный молодой человек, с которым она вела праздную беседу. Сделав вид, что мне ничего неизвестно, напомнил о ее обещании, выдать курсовку и тут же получил отказ. К такому повороту я был готов, но сдаваться не собирался. Возмутился и напирал на авторитет высокопоставленного руководителя, тем более врача в лечебном учреждении. На ее защиту стал молодой человек, пытался упрекать меня в некорректном поведении. На мой вопрос, кто он, ответил – секретарь партийной организации санатория. Дал ему высказаться, а сам отпарировал ему резким замечанием в том, что секретарь должен бы поправить главврача, а не потворствовать ей в нечистоплотности по отношению к больным детям и инвалидам войны. Для него это явилось холодным душем, и он буквально вылетел из кабинета.

Тогда я пообещал главврачу, что если не будет курсовок, возьму больных, пойду с ними в редакцию газеты санатория и расскажу все как есть. В кабинете мы оставались вдвоем, я уже не сдерживался в выражениях и выложил ей все, чего наслушался в очереди. Она выскочила из кабинета, а я сидел и ждал ее возвращения. Прошло минут сорок, она вошла с курсовкой и предложила мне пойти в кассу оплатить ее. Тогда мне было очевидным, что курсовки есть, но выдаются за услуги. После такого поворота событий условия уже диктовал я, от курсовки на время отказался, до выдачи ожидавшим тем двоим. С тем и вышел. Сказал им, что курсовки будут на следующее утро. Так курсовки получили все, вопреки упрямству главного врача, чем лишили ее желаемой взятки. Пришел к супруге и вручил ей курсовку, при этом присутствовала хозяйка квартиры и спросила меня, сколько дал на взятку, поскольку она знала проделки главврача, жившей над ними, я рассеял ее сомнения, и рассказал все, как было. Жена подтвердила мою настойчивость и очень обрадовалась конечному результату. После этого мы с супругой встретили главврача и я демонстративно указал на нее, после чего наши встречи повторялись, но она всегда отворачивалась.

Отпуска проводил не всегда на стороне, а когда такое удавалось, с интересом пытался познавать окружающую обстановку и с удовольствием знакомился с новыми людьми. Весной 1968 года с супругой оказались в г. Ташкенте, где должны были получить путевки в один из домов отдыха через курортное управление города. Вышли из вагона около восьми утра и перед нами оказался молодой и симпатичный узбек, предложивший доставить нас куда пожелаем. К его разочарованию мы назвали адрес управления, которое находилось рядом с вокзалом. Его это не смутило, он посадил нас в новенькую красивую Волгу и подвез туда, где рабочий день еще не начинался. Оставил нас и пообещал вернуться снова, чтобы доставить нас к месту отдыха. Путевки выдали в дом отдыха «Кибрай» и сказали, что находится он на окраине города близко к Чирчику. На выходе нас уже ждал знакомый и обрадовался такому назначению. Мы засомневались в затратах, но он нас успокоил приемлемой ценой да и обещанием устроить экскурсии по Ташкенту. По дороге я его спросил, как он приобрел такую машину? Ответ был такой: машина на обслуге начальника, а когда она ему не нужна, то находится на подработке. Я продолжал допытываться, а как же автоинспекция и милиция? Он ответил, что они занимаются иностранцами, которые прибыли на форум африканских и азиатских стран, а до нас им дела нет. Так мы с комфортом покатались по городу и благополучно прибыли на место.

Тот период для Ташкента был сложным, полугодием раньше произошло мощное землетрясение и следом холодная зима. Мы оказались очевидцами сноса центральной части города, которая полностью была разрушена, кроме театра Навои. Там работали мощные бульдозеры и поднимали пыль так, что днем было темно. На восстановление прибывали строительные механизированные колоны из городов: Москвы, Ленинграда, Воронежа, Рязани, Киева, Ярославля, которые оказали неоценимую помощь в ликвидации последствий. В доме отдыха был большой фруктовый сад, который нас, сибиряков, очень интересовал. Познакомившись с садовником, я ежедневно посещал сад, где восстанавливали размороженную поливную систему. Каждое утро, как только начиналась жара, бригада рабочих из молодых узбеков садилась под деревом и распивала из большого чайника, как я понимал чай. Когда я спросил садовника, почему они так рано пьют чай, он ответил с упреком: пьют не чай, а водку, и с возмущением добавил, что молодые узбеки предпочитают чаю водку. Для меня такое было шоком, поскольку у нас в то время до такого еще не дошли.

Там садовник женил своего сына, который работал шофером на автобусе дома отдыха. В пятницу в саду были расставлены столы буквой «П» человек на сто. Свадьба начиналась рано утром ревом трех узбекских длинных дудок и продолжалась до двенадцати ночи, с небольшим перерывом в жару на протяжении всей недели. Незамеченным свадьбу обойти было трудно и все, кто оказывался поблизости, приглашались принять участие. Уклонение не принималось традиционно, так многие отдыхающие оказывались участниками свадьбы, независимо от их желания.

В мае 1973 года мою семью постигло большее несчастье, скоропостижно скончалась дочка, за три дня до родов. Сын в то время находился на службе в пограничных войсках на границе с Китаем, где обстановка была неблагополучной, и это усложняло моральное состояние семьи. Сложившуюся обстановку надлежало как-то разрядить, директор Руднев предложил взять отпуск и поехать в дом отдыха либо в санаторий. Тогда я вспомнил приглашение директора станкостроительного завода в г. Фрунзе, у которого был дом отдыха на озере Иссык-Куль. Позвонил ему и спросил о возможности приехать, он согласился и обещал помощь с получением путевок.

Все получилось хорошо: путевки выдали нам в день приезда, и с группой отдыхающих нас доставили на озеро, хорошо разместили. Все жилье там состояло из двухэтажных и односемейных домиков, на озере показалось прохладно и благоприятно. Поселились, у меня появилось желание обследовать территорию дома отдыха, где увидел круглый ларек, там продавались фрукты, сушеная рыба и пиво. Для меня пиво было редкостью, и я купил дюжину бутылок, когда нес в дом, то на меня отдыхающие смотрели как-то с удивлением. Первую бутылку выпил и больше не хотелось. Дальше выяснилось, что климат у озера влажный, сильной жары не бывало, поэтому жажды не было и пить не хотелось, а поэтому употребление пива было совсем не уместно. Тем более заготавливать его не следовало, потому что завозили пиво ежедневно свежим и большей потребности не проявлялось.

В озере водилась необычная селедка размером мойвы, но очень жирная и ловилась она легко даже на голые крючки, поскольку ходила косяками, это было видно в очень чистой и светлой воде. Приготовить ее не составляло труда, достаточно положить в рассол на два-три часа и затем завялить сутки в тени, закуска была отменной. Регулярно совершались экскурсии вокруг озера, побывали в мусульманской мечети, построенной без единого гвоздя. На противоположной стороне озера просматривались экзотические горы с ледниками, с которых с шумом стекали горные речушки в озеро с ледяной зеркальной водой. Там же располагался старейший санаторий «Джетты-Огуз» с горячими радоновыми источниками, где, по рассказам местного персонала, лечились первые космонавты. Целыми днями проводили время на озере, и не было случая обгорания, вода настолько была чистой, что даже на большой глубине просматривалось дно.

В конце срока отдыха нас пригласил к себе в г. Фрунзе знакомый работник завода, который после богатой рыбалки приехал за семьей и случайно встретил меня. Возвращались с ним в город на фургоне УАЗ и по дороге видели, как милиционеры останавливали легковые машины и проверяли наличие наркотических средств, вплоть до разбортовки шин, поскольку все склоны гор были заняты опийным маком. В городе, к сожалению, прожили всего одни сутки, из-за невыносимой жары пришлось уносить ноги, не смотря на гостеприимность хозяев. Поездка оказалась полезной, и позволила несколько оправиться от навалившихся бед. Много позже, по служебным делам, мне много раз пришлось бывать во Фрунзе, и тогда видел, что все маковые плантации были ликвидированы.

В семье все мои попытки и усилия отвлечь жену от трагических событий не помогали, состояние ее здоровья ухудшалось, порой доходило до гипертонического криза. К тому же в конце 1977 года проявилась боль копчика, причину которой не могли установить в течение года. Врачебные эксперименты продолжались до образования злокачественной опухоли, которую после обнаружения рекомендовали удалить. В Барнауле обратился к знакомому рентгенологу, который помог сделать экстренное обследование больной и отправить ее на операцию в краевую детскую травму, к знакомому хирургу, заведующему тем отделением. Происходило это накануне нового года и два праздничных дня пришлось провести у знакомых людей с ожиданием предстоящего. Операция была проведена в установленный день, но радости не доставила, поскольку все метастазы убрать не представлялось возможным. Хирург сказал, что проживет она не более пяти лет и трудно. После операции ей надлежало проходить химиотерапию, переносила она ее трудно не только физически, но и морально, в результате потеряла свой вес около двадцати килограмм. При последней встрече с лечащим врачом он рекомендовал забрать ее домой, обеспечить хороший уход и высказал надежду на восстановление. Такого я ожидал и попросил его оказать мне помощь, в доставке больной к поезду.

Дома она воспряла духом и медленно, но уверенно шла на поправку. Через неделю начинала вставать с постели, в течение двух месяцев набрала вес и даже вышла на работу. Дальше состояние ее резко ухудшилось, боли проявлялись остро, и образовалась позвоночная грыжа с парализацией сустава стопы правой ноги. Помощи от местной медицины не было никакой, ей даже не давали инвалидность, а работать, естественно, она не могла, и пришлось уволиться до наступления инвалидности. С таким положением я мириться не мог, обращался в отделы городского и краевого здравоохранения с просьбой направить ее на лечение в специализированный институт страны, но помощи не получал. Тогда написал письмо в академию медицинских наук и в союзное министерство здравоохранения, которые мои письма переправили в республиканское министерство и в краевое управление здравоохранения Алтайского края. Такое меня не устраивало, и я пробился к заместителю министра по лечебной части республиканского министерства, который дал обещание решить вопрос по существу.

В конце октября 1983 года получил направление для больной в институт нейрохирургии им. Паленова в г. Ленинград. В ноябре мы были там, где нас встретил знакомый офицер, и увез домой в Пулково на ночлег. Утром вызвал такси, назвал адрес института, водитель долго вспоминал и наконец сказал, что ехать придется через весь город, но доставит к месту. В центре города вдруг под днищем машины что-то загремело, и она стала. Тут же появился милиционер и спросил, почему остановился в неположенном месте, водитель ответил, что у машины оторвался кардан, а везет он больную. Милиционер, не раздумывая, остановил другое такси, дал команду забрать нас и доставить по адресу.

В институте больную принял главный специалист отделения нейрохирургии Владимир Владимирович Щедренок, он и поместил её в стационар с обещанием провести операцию по удалению грыжи на позвоночнике. Шло время подготовки к операции больной, я жил в Ленинграде и ждал, по два раза навещал ее в день, кормил хорошими фруктами, особенно грушами Западной Украины. В назначенный день операции рано утром приехал в больницу, в палате застал жену расстроенной тем, что Щедренок отказывался делать операцию по причине неудачной операции в Барнауле. Мне показалась ссылка неправдоподобной, и сам решил переговорить с Щедренком, он был на месте и повторил свое решение. Такое сообщение меня не только не устраивало, но и возмутило. Тогда я пообещал ему не только не уехать из Ленинграда, но и об этом сообщить в управление здравоохранения, откуда был получен вызов. Для него это оказалось неприятным, он сразу изменил свое решение и заверил, что операцию сделает по возвращению из командировки, дня через три, просил никуда не обращаться. Таким сообщением я успокоил больную, и она согласилась ждать. Свое обещание он выполнил и заверил, что дальнейшее распространение парализации ликвидирована, и жить ей будет полегче. Там прожил с больной еще две недели, такого было достаточно, чтобы оставаться одной до окончательного выздоровления. Лечащий врач обещал обеспечить ей все условия для нормального лечения, с учетом моих услуг в ремонте диагностических приборов в отделении.

После стационарного лечения ей полагалась реабилитация в г. Сестрорецке, о чем мне сообщил сын после посещения ее, возвращаясь из Крыма. Высказал сомнение в том, что оно состоится, поскольку она иногородняя, об этом он узнал от Щедренка. Мне было понятно, что заполучить перед операцией с меня у него не получилось, тогда он решил получить с сына. Торговаться в таком положении не следовало, и я рекомендовал ему выполнить запросы Щедренка, чтобы отправить на восстановление. Так она оказалась в Сестрорецке, где я навестил ее через две недели пребывания там. Смотрелась она хорошо, хотя и прихрамывала, но была радостной и веселой, казалось, все ее беды устранены, к сожалению, ненадолго.

В начале следующего года я приехал забрать ее домой, погода в Ленинграде стояла жуткая с морозом тридцать градусов, чего я не ожидал. Сел в холодную электричку, в которой мерзли все мои части тела, такого со мной ни когда не было в Сибири. За время поездки, ожидания, оформления, выписки и сборов, погода резко изменилась, пошел снег хлопьями, становилось тепло, и мы в той же пустой электричке благополучно прибыли в Ленинград. На следующий день посетили Щедренка для ознакомления с заключением из реабилитации, которым он остался довольным и назначил консультацию ей через год, это уже в основном здании института в центре города. Консультация показала ухудшение позвоночника, на котором распространялись метастазы и просматривалось визуально, чего больная видеть не могла и для нее было спокойнее. Консультанты огорчили тем, что изменить уже ничего нельзя и остается только ждать.

После возращения дома боли были постоянными, ночами пользовалась обезболивающими средствами, и днями она еще обслуживала себя, а вечерами совершали небольшие прогулки. Осенью 1986 года сыграли свадьбу сыну, в которой она приняла активное участие, и это событие как бы окрылило ее, она радовалась тому, что сделала главное, чего могла и не успеть. Дальше состояние ее ухудшалось, а со второй половины 1987 года оно было уже тяжелым, тогда я решил сделать еще одну попытку облегчить участь ее. Написал письмо в г. Новокузнецк ведущему профессору кафедры нейрохирургии Кемеровского мединститута, о чем узнал от Щедренка. В ноябре с трудом доставил ее поездом в Новокузнецк, где нас хорошо приняли. Принял главный специалист, профессор, долго изучил заключения и снимки, которых было много, жестом показал мне переговорить без участия больной. Для порядка надавал ей разных советов, как мог успокоил, и на этом распрощались, больную на лифте опустил к выходу и спохватился, что забыл документы. Когда вернулся, профессор огорчил меня тем, что жить ей осталось месяца три, и рекомендовал больше никуда не возить, ни мучить ни ее, ни себя. Удивился проделанной работе, да и прожитыми десятью годами, хотя после первой операции жить ей предполагали не больше пяти лет.

Возвратившись домой, ночами она уже не обходилась без обезболивающих средств. Однажды знакомый врач из онкологии дал коробку с ампулами морфина и рекомендовал их применять только тогда, когда другие средства не помогут. В очередной приезд скорой я дал ампулу врачу, и она сделала укол, после которого больная уснула. Утром спросила, что вводили, я пояснил –морфин, она возмутилась тем, что из нее делают наркомана и отказалась от дальнейшего применения, в этом похоже проявлялась ее надежда на выздоровление. К сожалению, такого уже не могло произойти, у приезжающих врачей не было таких обезболивающих, которых бы хватало на всю ночь. В очередной приезд скорой врач спросила меня, что вводить, я уже назвать такого не мог, потому что все наличие у них перепробовали. Тогда она предложила новое венгерское средство Тезирцин, от ввода которого она заснула так быстро, что врач не успела еще сложить инструмент, и проспала до одиннадцати часов следующего дня. Дальше пользовались им постоянно до окончания ее жизни.

На следующий вызов мне отказали выехать, сослались на указание заведующего скорой, оставить больную в ночь без укола я не мог и упросил приехать последний раз, с обещанием разрешить вопрос днем. Утром созвонился с заведующим скорой, тот сослался на указание заведующего городским отделом здравоохранения Игнатова, с которым я неоднократно встречался по лечению жены, чего он не выполнил. При встрече с ним он повторил запрет на выезд скорой и рекомендовал это делать самому. Меня возмутил его ответ, я напомнил о его бездействиях в организации лечения, тогда он встал из-за стола и попытался выставить меня из кабинета, чем вызвал соответствующую реакцию, а дальше все происходило уже в пределах недопустимого. По сигналу секретаря в кабинете появился главный санитарный врач Александр Васильевич Марченко, который развел конфликтующие стороны и категорично потребовал от Игнатова исполнять мою просьбу. Он подумал, поднял трубку и дал указание скорой продолжать обслуживать больную по требованию. В половине февраля 1988 года она скончалась у меня на руках, в присутствии знакомого врача, которая появилась в момент сообщения ей.

Все пережитое тяжело отразилось на моем здоровье, летом начались боли в желудке, вначале днем, а затем уже ночами спать не мог. Терапевт отправила меня на обследование в онкологию, где был первый японский прибор. Предполагаемые подозрения не подтвердились, там же сделали рентген и тоже ничего не обнаружили. Тогда порекомендовали сделать анализ желудочного сока, результат которого оказался вполне нормальным. Сестра, проводившая анализ, поговорила со мной, посоветовала бросить курить. После всего врач приписала мне средство «ПЛАНТОГЛЮЦИД» (подорожник) на спирту, что еще больше обострило боль. Знакомый коллега по работе увидел меня в тяжелом состоянии, узнал причину и посоветовал заменить средство на сухой, без спирта, с чем согласилась врач, и после употребления боль прошла в течение двух недель. Так заболевание кончилось благополучно, работать я мог продолжать, хотя мне шел уже седьмой десяток. Твердо решил поменять работу, с чем директор согласился при одном условии, перейти в производственный отдел, откуда начиналась и там же закончилась моя трудовая и производственная деятельность.