Родился я 29 августа 1927 года в поселке Ново-Красноярск Рубцовского района (Западно-Cибирского) Алтайского края в пятидесяти километрах от будущего города Рубцовска, который впоследствии стал крупным промышленным центром сельскохозяйственного машиностроения (тракторы, различные плуги, стартеры, генераторы и карбюраторы и др.) на Алтае. До меня в семье уже было четверо детей, в том числе двое сводных. Моими родителями были Козловы: Петр Павлович и Ефросинья Ивановна.

Отец, 1879 года рождения, женат на моей матери второй раз ввиду того, что первая жена скоропостижно скончалась. По социальному происхождению числился крестьянином, но значительную часть жизни был рабочим-строителем, работавшим в различных местах России. По тем временам считался грамотным, имел трехклассное образование церковно-приходской школы, которое позволяло ему не только получить чин унтер-офицера в пограничных войсках на Кавказе, а также работу на железной дороге. После окончания службы вернулся домой в родное село Тарадеи на Тамбовщинну, где кроме родителей был младший брат, возвратившийся с флота инвалидом по зрению, и оставался помощником родителям. Тогда отец завербовался на Дальний Восток, в город Хабаровск, на строительство железнодорожного моста через реку Амур. По завершении строительства ему была представлена работа по обслуживанию Китайской железной дороги (КВЖД), в качестве старшего кондуктора почтово-пассажирского поезда Владивосток – Харбин. Вторично вернулся на родину ввиду продажи дороги Китаю. После возвращения домой женился на вдове с двумя малолетними детьми, что стало причиной размолвки его с матерью – моей бабушкой. Потому что она являлась главной в семье, поскольку дедушка работал земским лекарем, часто находился в разъездах и в семейные взаимоотношения особенно не вникал. Так, отцу пришлось оставить родной дом и выехать в Сибирь, где он прожил оставшуюся часть жизни и скончался уже в городе Рубцовске, на семьдесят шестом году от инсульта.

Мать, рождения 1884 года, вышла из большей семьи, совершенно безграмотная, работала с раннего возраста не только на свою семью, но и батрачила на крупного землевладельца России Воронцова-Дашкова. Отличалась природным умом и большой трудоспособностью, в чем я убеждался на протяжении всей жизни. Прожила она хотя и трудную, но долгую жизнь, и скончалась на девяносто втором году, не получив пенсии, ввиду того, что считалась колхозницей.

Родители с семьей прибыли из села Тарадеи Шатцкого района Тамбовской области, по приглашению старшего брата отца и моего дяди Андрея Павловича в 1925 году, когда все жители поселка Ново-Красноярска были еще частниками. Поселок был небольшим, а начало рождения его относилось к 1889 году, и первыми его поселенцами была семья Лисьева Матвея Прокопьевича, наследники которого проживали в нем до 1950 года. В тех местах одной семьей они прожили восемь лет до 1897 года, а затем к ним прибывали новые переселенцы из разных областей России и Украины: Тамбовской, Рязанской, Черниговской, Курской и др. Сам же основатель прибыл из Пермской области и первое время промышлял охотой и рыбалкой, поскольку тогда для этого были благоприятные условия.

В тех местах водилась значительная разновидность диких животных и птиц, которые еще сохранялись вплоть до конца тридцатых годов. Было множество уток, куропаток, даже журавлей и дроф. Много мелких зверьков: зайцев, сусликов, тушканчиков и хомяков. Также были хищники: волки, лисы и хорьки, которые в то время себя особенно не проявляли, потому что в степи было чем питаться. Дальше для них наступала беда тем, что в 1939 году прошел мор на зайцев и кроликов, приведший к мгновенной гибели их. Численность диких птиц также сокращалось из-за уменьшения водоемов и мест гнездовий в степях, которые все больше распахивались. Такое положение привело к тому, что волки и лисы стали появляться у поселка, искать пропитания там. Ранней осенью 1939 года я был очевидцем нападения волка на стадо коров и овец. Волк схватил ягненка, забросил себе на холку и убегал, но его преследовали коровы, и как только догоняли его, он бросал добычу, отбегал в сторону, садился и ждал нужного момента. Так повторял несколько раз, пока не отогнали его пастух и жители ближних домов. Тогда он отступил и скрылся в берегах речки. Годом раньше, летней ночью волк проник в сарай, где ночевали овцы. Те с перепуга свалили плетневую стену и убегали по плотине через речку, где их обнаружили днем. По пути бегства было убито семь взрослых овец. В тот же период не далеко от поселка, ночью волк напал на табун лошадей и нанес тяжелую травму красивой чалой кобылице, которая предназначалась для Красной армии. Затем мне приходилось видеть волков несколько раз зимой и летом. В марте 1941 года, в период гона, стая в тринадцать хищников приблизилась к конному двору колхоза, урона не нанесли, поскольку было днем и произошло на виду у мужчин. Людей они сторонились, и случаев нападения не было, а борьба с ними не велась по причинам отсутствия охотников.

Местом расположения поселка были свободные земли, которые использовались крестьянами по собственному усмотрению, и только в 1913 году проводился надел, который ни в какое сравнение не шел с практическим использованием ее большинством семей. При наличии надела у семьи Звягинцевых 17,5 десятин, они обрабатывали до 200. Земли выделялись царским правительством в период реформ и поддерживались денежными ссудами на обустройство. Поэтому все мои родственники и другие жители поселка, прибывшие до революции, имели хорошие деревянные дома, хозяйственные дворы, амбары, хотя лес находился за девяносто километров от поселка. Такие строения позволяли жителям хорошо содержать животных, птиц и хранить зерновые.

Первой Всероссийской сельскохозяйственной переписью 1917 года в поселке было учтено проживание двадцати двух семей: Воротниковых, Ветровых, Вешкеных. Звягенцевых, Козаревых, Королевых, Козловых, Кузнецовых, Карташовых, Лисьевых, Макаровых, Малешеных и Мироновых. Поселок располагался на территории Томской губернии Змеиногорского уезда Курьинской волости. Все они содержали крупных домашних животных: лошадей, коров, а так же много мелких животных и птиц. У большинства семей было до тридцати голов скота, в том числе и у моего дяди. Мои родственники тремя семьями засевали больше двух сот десятин зерновых, сажали бахчи, занимались огородничеством при официальном наделе на семью по 17,5 десятин. Обработку земли, посев и уборку зерновых, а так же заготовку кормов, вели сельскохозяйственными машинами: двухлемешными плугами, лобогрейками, сеялками, сенокосилками и др. Скошенные зерновые свозили и укладывали скирды, обмолот и очистку зерна проводили зимой с применением конных молотилок и веялок. Своими семьями они справлялись с посевными и животноводством, к наемному труду не прибегали. Машины обслуживали и ремонтировали в собственной кузнице, в которой работал младший сын дяди Константин.

В тридцатые годы, как я помню поселок располагался в степи и вырос до сорока дворов, растянувшихся одной улицей вдоль речки Кизиха до трех километров. Такая растянутость сложилась природными условиями при выборе плодородной земли для огородов, и подземной воды, для устройства колодцев. По рассказам жителей с производством зерновых трудностей не возникало, а вот с выращиванием овощей было сложно. Речную воду для поливов почти не использовали, из-за отдаленности ее от жилых домов. Выращивали овощи, такие которые не нуждались в частых поливах. Зато наличие свободной земли позволяло выращивать хорошие урожаи арбузов и дынь, под них распахивали целину, где обычно рос кустарник тарнача, так продолжали делать и в колхозе, до конца тридцатых годов.

Если речная вода не пользовались при поливах, зато она удовлетворяла другие нужды жителей поселка. Зимой и летом поили скот, особенно колхозный. Много воды использовали при изготовлении кизяка, самана и кирпича. В речке купались, ловили рыбу взрослые и дети. Зимой с высоких берегов катались на лыжах и санках. На больших омутах каждую зиму был чистый лед, где ребята катались на коньках. На одном из них, зимой 1938 года, произошло два случая. Посреди омута была не замерзающая полынья вокруг, которой смельчаки катались, хотя и с риском. Мой друг Вася Миронов промахнулся и оказался в ней, удерживался на руках, пока его не подхватили, вытащили и бегом проводили домой. К удивлению для него все обошлось без осложнений, но получил от родителей за проступок. Там мы несколько дней не были из-за пурги, после установления погоды вернулись, катались и увидели торчащую из снега полу шинели. Быстро раскопали снег, подняли шинель и под ней обнаружили два мешка с пряниками и конфетами. Часть обнаруженного в мешках расхватывали по карманам, наелись и только потом сообщили в контору колхоза. Оказалось, все было украдено из магазина в селе Кизихе, откуда приехали трое мужчин, в числе их продавец Чернов, и забрали остатки.

В расположении поселка были разные неудобства, одно из них – это разделение его на две части оврагом, который заполнялся весенним паводком и прерывал общение жителей на неделю, а то и на две. Так продолжалось на протяжении всего существования поселка, ввиду неспособности колхоза построить мост. Из-за этого в марте 1943 года произошла незабываемая трагедия. На глазах его матери и моей сестры Евгении с мостика упал мальчик, мой сосед – Володя Марченко, десяти лет от роду. На спасение его никаких надежд не было, потому что поток воды был настолько сильным, от вида, которого кружилась голова даже у взрослых.

Мои родители прибыли в поселок осенью, их хорошо встретил Андрей Павлович, о чем рассказывала мать. На первое время обеспечил необходимым для пропитания и проживания. Объявил жителям о появлении брата специалиста, способного выполнять строительные и ремонтные работы. Заказов оказалось достаточно, чтобы заработанного на первое время и хватило до первого урожая. В то время власть поменялась, и соответственно условия выживания тоже изменились, помощи не представлялось, и тогда для обустройства пришлось искать другие, более сложные пути. Следующей весной, с помощью дяди родители построили жилье из самана. Просторную избу из двух комнат, сеней, амбара, бани и скотного двора (пригона). Все соединили общей крышей. Так строили, чтобы избежать снежных заносов зимой отдельно стоящих помещений. Одним из недостатков нового жилища был плоский потолок без двухскатной крыши, на которую не было материалов из дерева. Под такой крышей можно было спокойно жить при сухой погоде, а в сильные дожди она протекала на протяжении всех семнадцати лет проживания.

Такое строительство трудно доставалось исполнителям потому, что приходилось очень много перелопатить земляных работ. Вручную копали яму, диаметром до трех метров, снимали растительный рунт до глины, которую так же лопатой рыхлили на глубину штыка. В нее насыпали солому, все заливали водой и месили ногами, а иногда с помощью лошади. Так повторяли несколько раз, до нужной потребности смеси, которой наполняли формовочные станки, и получался сырой саман. В таком виде его выносили на поверхность и периодически переворачивали до готовности. Вся работа выполнялась вручную, в которой принимали участие все способные члены семьи, родственники и соседи. Помещения получались теплыми зимой и прохладными летом, но служили недолго.

До коллективизации родители обзавелись небольшим хозяйством и жили несколько лучше других семей, потому что из России привезли необходимые вещи для семьи, которые приобретались отцом в Китае. Коллективизация в поселке прошла без больших осложнений видимо потому, что особенно богатых не было. На ее основе был создан колхоз «КОММУНАР» с изъятыми помещениями, сельскохозяйственными машинами и крупными животными в семьях: Звягинцевых, Козловых, Копрановых, Дугаевых, Шишкиных, Малешеных и др. У моего дяди конфисковали небольшую конюшню с лошадьми, кузницу с инвентарем, сельхозмашинами и пять деревянных амбаров. Оставили минимум для ведения личного подворья. Колхоз был небольшим и за весь период существования построил контору, маленькую школу и красный уголок. Немного расширил конфискованные помещения для скота. Контора и школа зимой отапливались постоянно, а красный уголок временами, потому что он, кроме своего прямого назначения, использовался по-разному. В нем ночами обогревались конюхи, лечили заболевших тонкорунных овец.

Первым председателем колхоза был избран мой дядя Павел Павлович – младший брат моего отца, который проработал, с небольшим перерывом, четырнадцать лет до 1942 года. Управлялся колхоз двумя членами правления –председателем и счетоводом, а остальные числились формально и участия в решении насущных проблем не принимали. Членами колхоза становились все бывшие крестьяне поселка, в большинстве неграмотные, которые хорошо справлялись с частным хозяйством, а с возросшим в колхозе уже не могли. Специалистов для профилактического лечения не было, все делалось руками неграмотных колхозников, либо по указке сверху случайными руководителями. Зимой заболевших овец загоняли в красный уголок, купали в креалине и отправляли в холодный скотник, где часть из них погибали. К сожалению, такое повторялось часто, а изменить положение не удавалось опять же из-за отсутствия специалистов и денежных средств. При таком положении страдало не только животноводство, но земледелие, где посевы велись ежегодно по одним и тем же полям, удобрения не применялись, да о них и не знали. Так в 1939 году завезли суперфосфат и свалили под открытым небом, где он долго лежал и разлагался. Мы мальчишки играли на нем, не понимали его сущности, пробовали на вкус и удивлялись его кислотности. На том месте пролежал он до полного исчезновения. Крестьяне в свое время выходили из положения новыми землями, а колхоз такой возможности уже не имел, ему указывали чего и сколько засевать, а как получить урожай думайте сами. Поэтому урожайность была низкой и полностью зависела от погоды. На моей памяти, за восемь лет в колхозе, приличные урожаи были всего три года с 1938 по 1940 годы. Прирост в животноводстве был мизерным, а надои молока низкими.

Доводимые планы и налоги были высокими, несравнимы с получаемыми доходами, отчего колхоз оказывался в постоянных долгах и не имел возможности приобретать сельхозтехнику, инвентарь и материалы. Тогда уже считалось оправданным применять тракторы и комбайны, которых выделялось недостаточно и потому проблемы не решались. Начиная с 1937 года, колхоз получал от Бобковской МТС по два трактора ХТЗ и комбайна КОММУНАР. Тракторы должны были пахать буксировать комбайны, а надежность их была низкой, заводились они трудно, для этого иногда требовались трое мужчин. Комбайны работали с большей потерей зерна, которое уходило в мякину, а выбирали ее вручную. Указанные недостатки вынуждали колхоз обрабатывать землю и убирать урожаи по старинке прежними машинами на лошадях, которые изнашивались и не заменялись. Заготовка и доставка кормов, к местам кормления животных, так же выполнялась людьми на лошадях. Такой труд был тяжелым, особенно зимой, мужчины доставляли корм на расстоянии до семи километров по глубокому снегу, в пургу и морозы. Рейс начинался утром, а заканчивался поздним вечером, ежедневно.

Мой отец работал круглый год, днями ремонтировал помещения и инвентарь, а ночами вывозил на ток скошенные зерновые. Однажды запряг в бричку двух молодых, не совсем обученных кобылиц, нагрузил много и повез на ток, где был небольшой овраг. При спуске под уклон кони быстро понесли воз, отец не удержался наверху, свалился вниз, попал под колеса и получил травму позвоночника. Трудно приходилось конюхам: Федору Андреевичу Капранову и Якову Ильичу Лисьеву, они, сколько я помню, ухаживали за лошадьми сутками, летом и зимой в конюшне и на пастбищах. Многие женщины так же работали не зависимо от сезонов. Моя мать летом выращивала овощи, с ручным поливом, зимой молотила зерновые, а затем очищала зерно от сорняков на ручной веялке. Другие ухаживали за животными, кормили и доили их.

Труд колхозников оплачивался по завершению года, а в течение его начисляли трудодни, которые с иронией называли палочками. Выдавали на них натуральной продукцией из остатков, от расчетов с государством. Расчетный набор трудодня состоял из пшеницы, проса, капусты, иногда растительного масла. Денег не выдавалось, колхозники обнашивались, нового купить было не за что да и негде. Трудности колхозной жизни усложнялись еще и недостатками кормов для животных, и топлива для обогрева жилья. Кормов не хватало для колхозных животных, потому что на колхозной земле лугов не было, а в степи многого не набиралось. Поэтому приходилось кормить скот соломой с небольшой примесью сена, чем не обеспечивался нагул и надои молока. Основным видом топлива жителей был кизяк, изготавливался из навоза, накопившегося на скотных дворах за зиму, а на удобрения ничего не оставалось. Дополнительным топливом была солома, которой подтапливали жилье вечерами.

Реальных возможностей для нормальной жизни у колхозников не было, во всем приходилось экономить даже во вред своим интересам и собственному здоровью. Накопившиеся трудности подрывали веру людей в колхоз, пропадало желание работать, но терпели. По разным объективным и субъективным причинам, после пяти лет существования колхоза он постепенно приходил в упадок и особенно с 1935 года, когда разразилась засуха в течение трех лет подряд. За это первый председатель был освобожден от руководства колхозом, а на его место прислали из района Виктора Ивановича Андрющука, который не исправил положения, а еще и усложнил. Период его правления колхозом, характеризовался юморными шутками и частушками молодежью. Тогда даже привилегированный жеребец опаршивел, которого в самые трудные времена хорошо кормили и обслуживали. Так районному руководству снова пришлось уговаривать первого председателя вернуться в колхоз, в начале 1938 года. К счастью ему повезло тем, что три года были хорошие урожаи с уборкой, которых колхоз уже не справлялся своими силами, пришлось просить помощи у района, как людьми, так и техникой. Это позволило колхозу погасить долги, а колхозникам поправить свое материальное положение. Некоторые главы семей, в том числе и мой отец, выезжали за покупками в города: Новосибирск, Риддер (Лениногорск) и Ташкент, где открывались коммерческие магазины, в них продавались материалы, одежда и обувь. Для обеспечения колхозников мелочными товарами, первой необходимости, открылась торговая лавка в колхозе, чем избавили жителей поселка от посещения подобных лавок до семи километров других сел, к сожалению, просуществовала она только до начала Великой Отечественной Войны. 1939 год был большим благом для колхозников, тогда вышло решение Партии и Правительства об увеличении личного подворья животных: двух коров, десяти овец, свинью и без ограничения кроликов и птиц. Такое положение просуществовало два года, а дальше все было утрачено до полной ликвидации колхоза в 1954 году.

При всех сложностях жизни в колхозе, жители соблюдали народные обычаи, по-своему отмечали праздники, как старинные, так и советские. Готовили разные угощения: пирожки, блины и блинчики, каши и др. Жилье украшали, чем только было возможно, а летом полевыми цветами и луговой травой. Важным событием в жизни поселка было создание молодых семей, но их было мало, свадьбы проходили скромно по причине бедности. Старинные моды утрачивали свое значение в виду износа нарядов из запасов, а носили все, что имелось вперемешку. Зимой полушубки грубой выделки, зипуны и самокатные валенки, которые катали сами, были они качественными и красивыми. Летом одевались в простую хлопковую одежду, на ногах носили простые ботинки и сандалии, а также глубокие калоши, в зависимости от возможностей. В праздники одевались лучше, использовали старинные вещи или приобретенные новые одежду и обувь.

В начале тридцатых годов, в семи километрах от поселка строился совхоз «12 лет Октября» Поспелихинского района, где требовались специалисты, особенно строители. Туда на временную работу отправлялись мой отец и его родственники – дядя Павел Павлович и двоюродные братья: Константин, Николай и Григорий. Родного брата Кузьму отец устроил на курсы шоферов, после окончания которых он проработал там до призыва в Красную Армию в 1934 году. Мне было четыре года, когда отец собрал всю семью и свозил нас в совхоз сфотографироваться. Получился хороший фотоснимок, сохранивший память на долгие годы. Труд там оплачивался деньгами, за которые можно было питаться в столовой, приобретать товары в магазине, хотя и по талонам. Представлялись выходные дни, на них рабочим выдавались сухие пайки, состоящие из набора продуктов: хлеба, колбасы или консервов. Когда мне было известно об этом, то я выходил на дорогу встречать отц,а и на значительном расстоянии мне казалось, что чувствовал запах колбасы. Иногда жители поселка с излишками продуктов выходили в совхоз для их реализации, чем выручали небольшие деньги, там же на них приобретали товары первой необходимости. Женщины поселка, свободные от работы в колхозе, нанимались работать на совхозных полях, поскольку там уже не справлялись своими силами. Там на новых землях получался хороший урожай, обрабатываемых более совершенными машинами отечественного и американского производства. На работу и с работы женщин возил мой брат Кузьма, на новенькой полуторке, и допускал лихачества, за что получал достойные внушения отца.

Совхоз во многом оказывался полезным для окружающих его сел и поселков. Там были семилетняя школа с общежитием, киноклуб, магазин и больница, где получили образование мои сестра и брат, учились дети из большего села Кизихи и других селений. К сожалению, желающих было немного. Учились те дети, которых поддерживали родители, желавшие дать им образование. Учителями там были хорошие люди из Москвы, Ленинграда и из других городов страны, поскольку готовых кадров на местах еще не было. Будучи еще ребенком, моя сестра Евгения свозила меня в ту школу на новогоднюю елку, где я увидел много хорошего и набрался впечатлений на долгие годы.

Из поселка организовывали поездки в кино, там мне удалось посмотреть первый фильм «ВЕЛИКОЕ ЗАРЕВО», в котором отражалось прозрение большей станы установлением Советской власти. Учиться я пошел в школу поселка, в которой была три класса, а помещений только два. Классная комната в одном, раздевалка и маленькая библиотека в другом. Занимались одновременно три класса, и мест хватало на всех. Содержание библиотеки я прочитал все, увлекался военными рассказами и особенно о пограничниках. На всю жизнь запомнил содержимое книжки «ГРАНИЦА НА ЗАМКЕ», в которой на всю обложку изображался замок, а в содержании пропагандировалась ненависть к японским самураям.

Первой моей учительницей, с первого по третий класс, была добрая и красивая Нина Васильевна Мочалова, с которой мы поддерживали дружбу, проживая в одном городе. В поселок ее направили из города Рубцовск после окончания кратких курсов, а привез в поселок мой отец и оставил жить у себя, потому что в доме мы оставались втроем, два брата и сестра работали или учились в городе. Мы с ней сдружились, да и родители ее любили, жила она у нас как член нашей семьи. Зимой с ней ходили кататься на лыжах и санках, летом купались и рыбачили на речке. После трех лет работы в поселке ее перевели на работу в семилетнюю школу села Кизихи, где я продолжил учебу. Там она вышла замуж за местного видного парня, которого вскоре призвали в Красную Армию и погиб он на фронте, в самом начале войны. Осталась она беременной и родила двух красивых девочек-двойняшек. Выросли они и торговали в ювелирном магазине города, куда ходили посетители меньше покупать, больше любоваться ими.

Школа в Кизихе была построена в тридцатых годах, с просторными классами, с большим залом и сценой, хорошим дневным освещением и удачным отоплением. Ей принадлежала земля, в виде большего огорода, хозяйственные постройки для содержания коров и лошадей, полный набор инвентаря для ведения хозяйства. К сожалению, хозяйство школы быстро сокращалось, и к началу военного 1941 года от него ничего не осталось. Для проведения досуга учителей там были музыкальные инструменты и спортивные принадлежности. Мне некоторыми из них приходилось пользоваться, тогда когда я жил в квартире сторожихи школы, которая убирала, топила и охраняла школу.

Учеба на стороне для меня постоянно усложнялась тем, что численность жителей поселка сокращалась на треть, по причинам трудной жизни в колхозе да еще и слухами предполагаемых репрессий. Мои родственники в составе пяти семей тайно погрузили необходимые вещи на повозки, и уехали в Казахстан: в Алма-Атинскую область, Саркандский район. В том пограничном районе с Китаем ранее служил один из тех семей – мой двоюродный брат Николай Андреевич. По его рекомендации они отправились туда и прожили там всю оставшуюся жизнь. Позже, еще до начала войны, к ним присоединились десять семей. Дальше уже через несколько лет, выяснилась причина их срочного отъезда, это готовившиеся репрессии против них, о чем сообщил им секретарь сельского совета Гаргаев. Затем еще несколько семей переселились в совхоз потому, что там им жилось легче. Получили жилье в саманных бараках, а за труд получали деньги. При таком положении, к началу учебного года учащихся в поселке оставалось пять-шесть, а зимой в морозы и пургу, того меньше.

Так продолжалось до моего окончания семи классов в 1942 году. Трудно мне приходилось при ежедневных поездках в школу. Ранними утрами ходил в колхозную конюшню, брал лошадь, запрягал в сани, собирал друзей и ехали пять километров до школы. Обычно садились в сани, зарывались в сено и давали свободу лошади, которая сама подвозила к постоянному месту и там останавливалась. Выбирались из повозки, распрягали и привязывали лошадь к саням, а сами уходили на занятия. Обратно было проще, лошадь, наморозившись, спешила домой без всякого понукания. Такой распорядок нарушался тем, что начинались крепкие морозы и еще хуже беспросветные бураны, продолжавшиеся не только отдельными днями, но и неделями. Тогда приходилось жить на квартирах знакомых и друзей. Жил у Змиевских, хозяин которых – бывший староста сгоревшей церкви. Сохранил много церковных книг в кожаных переплетах и футлярах. Хранились они на приступке русской печи там, где я спал и тайком просматривал их, хотя мало чего понимал. Хозяин раскрыл мою тайну и разрешил продолжать дальше, но не выносить и не рассказывать друзьям. Хорошо жилось у друга по классу – Анатолия Бондаренко, с которым подружились на всю жизнь, хотя по жизни шли разными путями: мне пришлось остаться в г. Рубцовске, пятьдесят четыре года поработать на трех заводах, а его носила по стране военная служба. После отставки остановился в г. Иркутске и пристрастился к поэзии. Такое расстояние не мешало нам поддерживать дружбу, находить возможность встречаться и посещать родные места.

В первый военный год я должен был учиться в шестом классе и тогда уже работал в колхозе с другими ребятами. Вручную пропаливали поля зерновых культур: пшеницы и проса, голыми руками выдергивали сорняки. Сильно донимал нас своими колючками осот, от которого руки горели огнем. Дальше для таких как я было еще хуже – началась Великая Отечественная война. Узнали о ней во второй половине дня 22 июня 1941 года от председателя колхоза, который по пути в город заехал в сельский совет, там ему сообщили об этом и вернули в поселок. Такой источник получения сообщений был единственным, других в поселке не было – ни радио, ни телефона. Была одна попытка установить радиоприемник, которая получилась неудачной. Летом 1939 года, в поселок приехали два специалиста связи, которые привезли маленький приемник на сухих батареях. На двух высоких жердях натянули проволочную антенну, подключили приемник, и поставили его в отгороженной комнатке красного уголка и задействовали. Доступ к нему был свободный, каждый желающий мог пользоваться им насколько умел. Звучал он слабо, услышать передачу можно было, только прижав ухо к нему. Так продолжалось до конца года, затем передачи прекратились, видимо сели батареи, а замены не было.

Свалившуюся страшную новость войны такие, как я восприняли с надеждой быстрой победы над ней Красной Армией. Оказалось все иначе, все военнообязанные были мобилизованы в первый месяц войны, а нам пришлось заменить их на всех работах, не зависимо от тяжести и сложности. Первым был сезон сенокоса, на который нас раньше не допускали, из-за боязни травмироваться на машинах-сенокосилках, а в тот сложный период опасность ушла на второй план и мы оказались нужными работниками.

Вдвоем с другом Васей Мироновым, с которым мы дружили, как только научились ходить, начинали осваивать процесс сенокоса. Получили по паре лошадей, по сенокосилке и ручной точильный станок (наждак). Ранними утрами садились верхом на одну из лошадей, брали в руки режущее полотно и ехали на поле покоса. Весь световой день был рабочим и продолжался с одним перерывом на месте сенокоса, чтобы покормить лошадей и перекусить самим. В поселок возвращались поздним вечером и до ухода домой точили режущие полотна для следующего дня. Процесс точения был простым, но трудным. Один из нас ручкой вращал наждачный круг, а второй подставлял сегменты полотна. Так продолжалось до позднего вечера, этим день не заканчивался, надо было еще поужинать и погулять. Сенокос не успевали закончить потому, что назревала уборка зерновых, а там было еще трудней. Тогда нам с другом досталась уже лобогрейка, в которую запрягались по три лошади для скашивания пшеницы, проса и овса. Один управлял лошадьми, а второй вилами сбрасывал, с площадки лобогрейки, скошенную культуру. Сил и духа на сбрасывание хватало на один круг заезда, а затем менялись местами. Работали до конца сентября, могли оставить работу только те, кто шел в школу. Дальше уже без нас скошенные зерновые свозили на ток и укладывали в скирды, а молотили зимой.

В тот период наши пути с другом разошлись, осенью 1942 года я оказался в городе, он оставался в поселке. В Красную Армию он не попал по болезни, закончил ветеринарные курсы и проработал до конца шестидесятых годов в хозяйствах Рубцовского и Змеиногорского районов. В 1971 году перебрался в город и работать устроился на завод, где мы встретились снова. Работал он так же хорошо, занимался снабжением транспортной техники запасными частями и активно участвовал в строительстве гаража, хозяйственным способом. После двух лет работы, дома случился обширный инфаркт, от которого скончался до прибытия скорой помощи, не дожив до пятидесяти лет.

Седьмой класс закончил я тогда, когда уже шел второй год войны, и пришлось и мне принять участие в пахоте земли под посев, хотя то время было запоздалым, зерно не проросло и погибло. После пахоты пригласил меня дядя-председатель и предложил мне заменить бригадира колхоза, сокращенного по условиям военного времени, полевым учетчиком, Разрешил мне брать любую лошадь, даже из тех, которые подлежали передаче Красной Армии. От одной из них чуть не получил увечье. При посадке в седло отвлекся, гнедая заметила и понеслась, я свалился с ногой в стремени, протащился до ворот конюшни, к счастью, нога освободилась и это меня спасло. Такое происшествие для меня стало уроком и больше не повторялось. Для работы получил необходимый инвентарь и инструмент, которым пользовался при замерах различных полевых работ, выполняемых колхозниками. Утрами седлал лошадь, на плечо навешивал ружье, к седлу привязывал рулетку, в руки брал сажень и ехал в поле на весь день. В один из дней, далеко от поселка произвел обмер стога сена и на обратном пути заехал в озеро, там водились утки, но охота не удалась. Выехал на дорогу и машинально глянул на рулетку, которой на месте не оказалось. Этим я был очень напуган, не столько наказанием за утерю, сколько боязнью оставить колхоз без рулетки. Искать ее в озере было бесполезно, там кроме воды была глубокая грязь. Вначале оставалось обследовать путь от озера до стога, если там не окажется, то придется лезть в грязь. По дороге шел пешком, лошадь держал в поводу и в самом конце пути обнаружил рулетку, лежавшую на земле у стога. Тогда понял, что ее оторвал ногой при посадке в седло. После такого случая приезжая на озеро, все ненужное для работы оставлял на берегу. Результаты замеров привозил в контору и сдавал счетоводу для начисления трудодней колхозникам за выполненную работу.

С начала лета работа шла спокойно, до уборки зерновых. Однажды оказавшись на поле, где лобогрейками косили пшеницу, увидел там группу людей из четырех человек: счетовода Безуглова, представителя власти Ульянова, милиционера и гражданского лица, неизвестного мне, которые производили замеры небольшого участка скошенной пшеницы. При таком событии у меня возникло сомнительное подозрение в происходящем, после, чего я, не показываясь им, решил вернуться в поселок и сообщить председателю. В конторе его не оказалось, а нашел его дома, на обеде. Появление меня в такое время его удивило, еще хуже мое сообщение озадачило. Выслушав меня, он немного смутился, подумал и рекомендовал вернуться на работу, но никому и ничего не рассказывать. Все происшедшее, к сожалению для дяди, обернулись бедой. Комиссия нашла потерю скошенных колосков, превышающих допустимое, что считалось грубым проступком для руководителя колхоза. Материалы комиссии были переданы в прокуратуру для расследования. Осенью 1942 года его освободили от должности и осудили на год принудительных работ, а затем к году заключения в лагерях, ввиду того, что не вернулся в колхоз, а остался работать в городе. Срок отбывал в г. Рубцовске на строительстве завода сельскохозяйственного машиностроения. Заключение совпало с трагическими событиями для его семьи, тогда погибли его сыновья на фронте: Григорий под Тулой, Александр в Сталинграде. Зимой 1943 г. я жил в городе и рядом с баней, туда по субботам водили заключенных, в том числе и дядю. Там я его поджидал, иногда удавалось обмолвиться несколькими словами и вручить передачу.

В начале августа 1942 г. мне пришлось оставить работу в колхозе и выехать в город для поступления в сельскохозяйственный техникум. Школу я закончил с похвальной грамотой и поэтому в техникум был зачислен без экзаменов. После всех формальностей председатель приемной комиссии завел меня к директору техникума, который поговорил со мной, по видимому остался доволен мной и предложил выбрать время начала занятий: с сентября или октября. Для меня удобным был октябрь и тогда вернулся в колхоз, продолжить уборку скудного урожая. В конце октября окончательно сдал работу и вернулся в город с твердым намерением учиться в техникуме. Однако одно обстоятельство изменило мои намерения. На заезжем дворе встретил меня знакомый парень старше меня, сын отставного майора Красной Армии, эвакуированного из Крыма и назначенного председателем колхоза после ареста дяди. При обмене мнений он отверг мои намерения и предложил поступить в ФЗО № 6, где он уже учился и обещал устроить меня. Выложил мне преимущества училища, каковыми были: общежитие, форменная одежда, питание в столовой и все бесплатно. Лучших условий в то время не было, и поэтому пошел на поводу товарища, пренебрег решениями своим и родителей. Для поступления необходимо было вернуть образовательные документы из техникума, что оказалось невозможным. На мою просьбу вернуть документы тот же председатель приемной комиссии и слушать не хотел, встал из-за стола, взял меня за руку и втащил в кабинет директора, тот смотрел на нас и не понимал происходящего. После объяснения он пригрозил сообщить родителям и потребовал от меня оставаться в техникуме, а на занятиях быть вовремя. Товарищ дождался меня и понял, что документы не получены, предложил пойти в училище без них. Были сомнения в поступлении, но все закончилось благополучно. Заместитель директора училища по учебной части, волевая женщина Лаврова Нина Степановна, дала указание зачислить меня в училище без документов и обещала запросить возврата их, чего не произошло и некоторое время они оставались там.

Только в 1943 года их передали на Рубцовский машиностроительный техникум, куда я поступил учиться на вечернее отделение без отрыва от производства. Учиться там пришлось недолго, занятия прекратились из-за недостатка слушателей, а вторично занятия возобновились уже в 1949 году. Училище эвакуировалось из г. Харькова вместе с тракторным заводом и по счастливым обстоятельствам выжило. Очевидцы: Иосиф Иосифович Махт, Николай Иванович Разгоняев, Аркадий Борисович Ярошевский, Семен Федорович Ельшин и др., с которыми мне пришлось долго работать, рассказали на сколько долгий путь предстоял эвакуационному эшелону до Алтая. На 60 платформ погрузили оборудование, а четыре крытых товарных вагона предоставили откомандированным специалистам, вместе с семьями. Переправляли их через Волгу по специальному мосту, один-два вагона под непрерывной бомбежкой. На станции Баскунчак, что под Сталинградом, алтайский состав собрали воедино и загнали в тупик, где он попал под бомбежку и чудом уцелел. До места добирался он почти месяц, пропускал на разъездах военные транспорты, которые мчались на фронт, уступал дорогу и санитарным поездам. Взрослые во время налетов хватали малышей, бежали в сторону от вагонов, падали в воронки или канавы, закрывая детей. В теплушках, с железной печкой посредине, люди вели беседы о предстоящей работе на незнакомом месте. Часто растапливали снег вместо воды и вспоминали разрушенную мирную жизнь. Когда эшелон въехал в полосу Сибири, ребятишки неожиданно взбудоражились. Они уже привыкли к светомаскировке и белых наклейках на окнах, а проезжая мимо ярко освещенных станций и селений, спрашивали, не фашисты ли осветили дорогу и не будут ли их бомбить?

В Рубцовске размещали народ в разных бараках, а также в пустующей городской церкви. Расселяли и по частным квартирам в городе, по две-три семьи, в одном доме. Многим выпало жить в селе Веселоярске (ж. д. станции Локоть), в двадцати пяти километрах от города, откуда они ездили на работу пригородным поездом. Для семейных рабочих помещения бараков разгораживали на отдельные коморки брезентовыми полотнищами, отапливался он одной общей печью. Когда не хватало мест, ставили двух-ярусные нары, а в многих вдоль стен устраивали сплошной настил из досок, сверху их прикрывали матрацы набитые соломой. В таких бараках были общежития, в которых проживали до шестидесяти рабочих. Когда людей уже негде было размещать, строили землянки на окраинах города. Так, на одном из пустырей вдоль реки Алея, вырос ряд землянок, который долго называли Копай-городом.

Училище было размещено несколько лучше, в двух саманных бараках и в одном месте, близко к заводу. Персонал училища состоял из опытных руководителей и мастеров-преподавателей, которые одевались в форменную черную одежду, казались нам образованными людьми, в чем потом и убеждались. Занятия проходили в стенах бараков по специальностям до обеда, а затем шли на завод обедать и проходить практику. Заводские цехи находились еще в организационном состоянии, и потому практика сводилась к различным простым работам, в том числе и монтажу оборудования. Ускоренный срок обучения в училище определялся шестью месяцами, и тот сократился до трех, ввиду призыва в Красную Армию молодых рабочих, рождения 1925 и 1926 годов. Поэтому первый выпуск молодых специалистов состоялся 25 января 1943 года, мне был присвоен четвертый разряд слесаря, с которым отправили на завод, где меня приняли в автоматный цех на постоянную работу.

Так закончилась моя юношеская жизнь и начиналась рабочая, трудовая деятельность на долгие годы.