ПРИЗЫВ В АРМИЮ
Великая Отечественная война была в полном разгаре.
Мое родное село Власиха, что в двенадцати километрах от Барнаула, жило, как и все деревни России. Горе, как неотъемлемая часть жизни того времени, входило в каждый дом, в каждую семью. Зачастую оно входило маленькой бумажкой. Эта бумажка была похоронкой, с приходом которой лились слезы горя рекой, омывая безвозвратные потери родных и близких.
Я всегда удивлялся труду почтальона. Это какой же надо было обладать силой воли, чтобы не свихнуться умом при виде слез, истерик и обмороков. Это было просто невероятно. В глазах стариков, а они оставались в селе одними мужиками, дымящих самокруткой самосада, был один немой вопрос. Что же это такое и почему все так получилось? Ведь мы же пели песню, что врага разобьем малой кровью, могучим ударом. А оно все наоборот. Эта полоса жизни была очень тяжелой. Но жить было надо. В то лихолетье не только люди, а и все живое на крестьянском подворье испытывало гнетущую тяжесть. Голос петуха был скрипучим, собаки не гавкали, а тявкали, мычание коров было глухим и тоскливым. Все сжалось в один кулак горя и надежды, с одной просьбой: «Господи, помоги нам избавиться от этой напасти».
В безмерный труд включились поголовно все.
Мы, пацаны, побросали учебу, и пошли работать в бригады колхоза. Я в четырнадцать лет был уже трактористом, что поднимало мой авторитет среди сверстников и давало твердый заработок: два килограмма пшеницы и один рубль денег на трудодень. Остальным же доставались граммы и копейки. Вернулись с войны два моих товарища, один без руки по плечо, другой без ноги по колено. Пришло и наше время сказать: «До свиданья, родное село Власиха, не поминай лихом».
И вот мы с моим другом Дорофеевым Николаем, с холстинными котомками через плечо, в которых была немудреная снедь, и повестками из военкомата в кармане шагаем пешком до Барнаула, а там – в военкомат. Из военкомата нас направили в Барнаульское пехотное училище.
Училище встретило нас со всей военной строгостью, основа которой заключалась в беспрекословном выполнении приказаний командиров. Хлеб легким в училище назвать было никак нельзя. Командный состав до заместителя командира взвода был постоянным, и, конечно, службу с нас, курсантов, спрашивали они по всей строгости.
С подъема и до отбоя мы были заведены на непрерывное движение, не считая периодические подъемы по боевой тревоге. Подъем начинался с физзарядки. В любую минусовую погоду форма одежды одна: сапоги, брюки, нижняя рубашка и больше нечего. Это потом, спустя много лет, придумали при – 200С прогулку в шинелях. Изучение военных дисциплин было сконцентрировано по времени до предела. Мы, курсанты, прекрасно понимали и знали, что это требование войны, и к ней надо быть готовыми. Строевой подготовкой, от которой гудели ноги, из нас выколачивали гражданскую хлябь в держании корпуса, в движении строем или одиночно, в исполнении песен коллективом.
Я уверен, кто из ребят прошел эту науку и жив сейчас, она дает о себе знать и поныне. А хорошая выправка и умение держать ее есть один из способов борьбы с болезнями и старостью.
Наше обучение проходило по требованию Боевого Устава Пехоты, БУП-УЗ. Нас готовили как офицеров, командиров стрелковых взводов. В БУП-УЗ были включены и подробно расписаны статьи об обороне, чего мало было в предыдущих уставах. Предполагалась наступательная тактика. Но война нас заставила обороняться. Поэтому во время войны, вплоть до обороны Москвы, Сталинграда и Орловско-Курского сражения, вопросы обороны отрабатывались практически на ходу. А ведь надежная оборона – это не просто различные фортификационные сооружения, это способ максимального сохранения жизни солдат и сдерживания продвижения противника вперед.
По программе саперной подготовки мы должны были уметь окопаться, лежа под огнем противника, отрыть окоп полного профиля, прорыть ходы сообщения и оборудовать блиндаж. Все это было большой физической нагрузкой и выжимало из нас обильный пот.
Науку нам преподавали по заповеди Александра Суворова: «Тяжело в учении, легко в бою». В этом я неоднократно убеждался, будучи простым солдатом, на переднем крае.
По программе стрелковой подготовки мы должны были знать устройство пистолета, автомата, винтовки, ручного и станкового пулеметов и правила ведения стрельбы по мишеням. Кроме того, нас знакомили с устройством противотанковой пушки, восьмидесятидвухмиллиметрового миномета и учили вести огонь из них. Вместе с этим нас подробно знакомили с устройством и немецкого автомата, винтовки и пулемета. Все это было нелишним и, как показала жизнь, в ряде случаев очень пригодилось.
Таким образом, по стрелковой подготовке в училище мы получили основательные знания и становились солдатами, знающими свое солдатское дело.
Вопросы тактической подготовки отрабатывались с высоким требованием. Применение к местности, способы маскировки, ориентирование на ней, преодоление препятствий на суше и воде были той необходимостью, которая сказалась тогда, когда мы были уже в окопах на переднем крае.
Преподаватель по тактике – полковник, прибывший из госпиталя после ранения, – говорил так: «Где бы солдат ни находился, он должен знать, что у него впереди, что сзади и что справа и слева. Вот тогда он впросак не попадет». Таково было его напутствие нам, еще «зеленым», но уже вбирающим в себя солдатскую науку как необходимость для жизни. Шла война, и нас к ней готовили.
Курсантский паек по тем временам был богатым. В нем полагалось каждое утро на завтрак даже сливочное масло. В столовую и из столовой без песни мы не ходили.
Окна нашей казармы были обращены к женскому общежитию педучилища. И, конечно, из ребяческого любопытства мы просматривали в бинокль их жизнь. И когда девчата замечали это, приветливо махали нам руками. Они были рядом, но встретиться мы не могли, потому что ни о каком увольнении и речи не было. Встреча с родными, которые к кому-то приезжали, была пятиминутной и то через забор.
Мы наблюдали и такую картину. Сидят три-четыре девушки за столом в своей комнате и поют песню. Слов, конечно, не слышно, но по выражению лиц можно было определить, что песни были не из веселых.
Шла война, и естественно, все наши думы и разговоры между собой сводились к вопросу о войне, как и что там. Тем более мы были уверены в том, что нам придется принять участие в ней, ибо нас к этому и готовили. Однако упаднических настроений не было, шапкозакидательство тоже отсутствовало. Мы твердо знали: чтобы остановить врага и в конечном итоге его разбить, нужно к этому хорошо подготовиться как настоящим солдатам, поэтому, не жалея сил, старались быть ими. Другого выхода для нас не было. Мнение наше было однозначным: хоть он, гад, и прет пока, укорот на него все равно будет, и мы его достанем непременно.
В училище нас учили всему, что должен уметь делать солдат на войне. Вместе с этим у нас вырабатывался твердый солдатский характер. Дисциплинарный устав определял всю нашу жизнь. В нем говорилось: «Солдат не должен жаловаться на тяготы и лишения воинской службы». Это были для нас не пустые слова, а руководство к действию. После того, как мы прошли основательную военную подготовку, были хорошо обучены, в полном смысле этого слова, это действие пришло, нас отправляли на фронт.
Власиха – Барнаул, 1943 год
