ВСТРЕЧА С ВОЙНОЙ

Паровоз встал. Дальше исправного пути не было. На этой остановке мы воочию увидели следы войны. Нам предстоял марш-бросок километров двадцать пять. Совершив его, мы оказались в овражистой местности, заросшей кустарником, в котором и разместились, как могли.

Наутро нам был организован прием и смотр, а далее – распределение и сортировка кого куда. Нам необходимо было продемонстрировать строевую выправку, пройдя строем перед командирами. Конечно, маршировка была для нас не новостью. Мы своей «коробкой» добротно прошли строевым шагом и исполнили песню «Белоруссия родная, Украина золотая», чем и подтвердили свой высокий моральный дух, за что получили благодарность от начальства.

Утром после завтрака раздалась команда «Получить оружие». Я выскочил, смотрю: повозка, а на ней стоит сержант и выдает автоматы. Мне достался автомат отшлифованный и вороненый, а большинству – из-под строгального станка. Моему другу Николаю автомата не досталось вовсе. На вопрос «А автомат?» сержант ответил: «Там дадут». После этого мы решили, что он берет по паре гранат и пачку автоматных патронов.

После распределения был сформирован взвод автоматчиков – двадцать два человека, в который мы с Николаем были зачислены. Однако у одной трети взвода оружия пока не было.

С вечера мы двинулись ближе к войне, а она – к нам. К утру подошли к небольшому лесочку-посадке и остановились. Перед строем пробежал старший лейтенант, приказал развернуться в цепь, окопаться и исчез.

В училище это окапывание выжимало из нас все силы, вгоняя в пот. В Барнауле было место, которое называлось «Дунькина роща», – мы эту рощу перепахали вдоль и поперек. А тут – окопаться, и ушел.

Я, естественно, отрыл окоп не полного профиля, как учили в училище, а луночку по колено, свесил ноги и сижу, благо июнь и погода теплая. Вдруг, слышу гул, поднимаю голову и вижу три тройки самолетов внушительных размеров. Я таких еще и не видел. Потом они вытянулись в цепь и пошли друг за другом бомбить лесок. В этой бомбежке и нам немного досталось для острастки.

Когда все это началось, я нырнул головой в свою луночку, до половины, а остальное все было наружи. После того, как все утихло, самолеты улетели, я вылез из окопчика, стряхнул землю, убедился в своем «грехе», который случается только с младенцем в люльке, взял лопатку, и через час отрыл такой окоп полного профиля, за который в училище мне поставили бы пять с плюсом.

Так я встретился и познакомился с войной. Она сразу научила, что Родную землю надо не только защищать, но и любить как родную мать. Она всегда тебя убережет от беды и сохранит твою жизнь.

С тех пор окоп и блиндаж стали для меня родным домом, вместив в себя комнату, спальню, кухню и туалет на долгие дни, на долгий год, который я прожил на переднем крае.

Во второй половине дня мы двинулись к переднему краю, или, как мы говорили, к «передку».

Николай со мной, не отстает. Пробираемся. Слышим разговор, речь русская. Подползаем – окоп. Из окопа поднимается лейтенант-артиллерист, смотрит на нас и спрашивает у Николая: «А ты куда собрался, и где твое оружие? Ведь дальше передний край и немцы. Убьют, и не постреляешь». Потом он крикнул. Из окопа поднялся сержант, которому он приказал отдать автомат Николаю. В окопе был еще солдат у телефонного аппарата с привязанной к уху телефонной трубкой. Это оказались корректировщики-артиллеристы.

Так мы оба были вооружены. Вместе с оружием к нам пришло чувство собственной значимости и уверенность в будущем.

К вечеру этого дня мы заняли окопы переднего края. Это было под станцией Поныри. Я был в составе 207-го гвардейского полка, 70 гвардейской стрелковой дивизии. Так, с этого момента, началась наша жизнь на переднем крае Орловско-Курской дуги. Эту жизнь мы делили с Николаем. Волей судьбы мы стали неразлучны.

Орловско-Курское сражение стало для нас испытанием на прочность воинской силы и духа.

В Орловско-Курском сражении мы победили. Гитлеровские войска были остановлены, измотаны и обескровлены, они выдохлись и были разбиты. Однако наша победа в Орловско-Курском сражении была не рядовой победой. Таких сражений, по своему значению, масштабам и жестокости, история человечества не знала. Поэтому Победа в этом сражении для нас была жизненной необходимостью. Разбив гитлеровцев в этом сражении, мы добыли Победу в Великой Отечественной войне.

Такие примеры в нашей истории, где наши предки добывали победу над супостатом, не пуская его или изгоняя из Земли Русской, есть. Победа Александра Невского на Чудском озере, где были разбиты рыцари-крестоносцы. Победа Дмитрия Донского на Поле Куликовом, где были разбиты орды Мамая. Эта Победа явилась началом освобождения земли русской от векового татаро-монгольского засилия.

Войска под командованием Михаила Кутузова в сражении на Бородинском поле сорвали победоносные планы Наполеона. Эти примеры наглядно показывают, где и когда добывалась Победа за Землю Русскую.

Немецкий генерал-фельдмаршал Модель, командующий группировкой немецких войск на Орловско-Курской дуге, вынужден был признать, что исход Орловско-Курского сражения будет определять не только судьбу войны на Восточном фронте, но и судьбу самой Германии.

Таким образом, к пятому июля 1943 года сложилась самая напряженная и ответственная обстановка в ходе Великой Отечественной войны. На этом участке фронта было сосредоточено как с нашей стороны, так и со стороны немцев, невероятное количество живой силы и военной техники. Предстоящее столкновение огромной массы войск должно было решить многое.

В первый период жизнь на переднем крае вызывала у нас ощущение какой-то диковатости. Каждый взрыв снаряда или мины, пулеметная очередь вызывали дрожь. С течением же времени в нашу жизнь пришло осмысление всей той обстановки, в которой мы оказались, пришел относительный покой. Все это вошло в нашу жизнь как необходимость. Вместе с этим вырабатывалось обостренное чувство осмотрительности и осторожности. Рванул снаряд или квакнула мина, прошла пулеметная очередь воробьиным чириканьем – значит, они еще не твои, и ты жив. Своих из этого набора ни один солдат не видел, не слышал и не ощутил. Не было времени на осознание, твое это или не твое, так как все это длилось лишь мгновения.

Чувство опасности было постоянным. Никто не хотел умирать преждевременно, но слез не лил, в истерику не впадал.

По возрасту мы были еще пацанами, однако твердо знали: к нам пришел смертельно опасный враг. Поэтому с ним надо было поступить как с врагом: или изгнать его с нашей земли, или уничтожить. Третьего не дано, да это третье для нас было неприемлемо.

Окопная жизнь солдата регламентировалась тем, что придумывали в штабах с одной и другой стороны. Солдат же действовал, сообразуясь с той обстановкой, какая складывалась в данный момент, проявляя свою инициативу и смекалку.

В дневное время движение по траншее или в окопе с поднятой головой выше бруствера было смертельно опасно. Даже в ночное время места, засеченные противником, прочесывались пулеметными очередями. Поэтому осторожность была не лишней. Оружие солдат содержал так, что оно всегда было готово к действию.

Что же представлял собой передний край? Это узкая полоска земли, изрытая траншеями, окопами и блиндажами. Сзади, в тылу, территория наша, впереди – нейтральная полоса, на которую выставлялось на ночь боевое охранение. Ширина нейтральной полосы была разная и зависела от условий местности. Иногда она была настолько узкой, что было слышно, как пиликают на губной гармошке в немецких окопах. Это они любили.

Можно сказать, что передний край был пусть временным, но солдатским домом со всеми удобствами и неудобствами. В нем он бодрствовал и отдыхал, в нем он принимал пищу и приводил себя в порядок, переживал горе о потере товарищей и радовался весточкам из дома.

Вот в этих условиях мы и устраивали свою солдатскую жизнь, помогая и, если требовалось, выручая друг друга. Выручка друг друга в нашей жизни была превыше всего. Поэтому нытиков с претензиями на лучшее среди нас не было, мы довольствовались и тем, что было.

В боевых условиях на переднем крае находилось немногим более сорока процентов личного состава частей, остальные же – порядка шестидесяти процентов – составляли: штабы, службы материального, боевого, продовольственного и медицинского обеспечения. Они являлись службами управления и обеспечения личного состава, находящегося на переднем крае.

Какова же была жизнь солдата на переднем крае? Как солдат обеспечивался питанием?

Доставка пищи на передний край до солдатского котелка было делом хлопотным и во многих случаях небезопасным, потому как малейшее движение на «передке» вызывало огонь со стороны противника. Пища солдату доставлялась, как правило, в ночное время. По возможности подъезжала поближе к переднему краю, а дальше доставка шла в термосах до солдатских котелков.

Если невозможно было доставить горячую пищу, доставляли сухой паек. В этом вопросе надо отдать должное американским консервам. Они были запечатаны в квадратные банки: открыл ее, выбил сколько надо, отрезал, положил на хлеб – вот и бутерброд. В солдатском же вещмешке про запас всегда был сухарь и кусочек сахара. В употребление шли и трофейные продукты.

В солдатский паек входили и наркомовские сто грамм водки. Сто грамм были хорошим средством для снятия стресса и как-то на время выводили наше самочувствие из ощущения той жестокой и опасной обстановки, в которой мы находились.

Как и в каком порядке мы содержали себя?

Неприхотливость в жизни нашего солдата была поразительна, его терпению и сообразительности можно было только позавидовать.

На фронте помыться и побриться для тех, кто уже брился, было тоже делом непростым. У каждого солдата была фляжка, в которой содержался запас воды для питья и умывания лица. Использовали малейшую возможность помыться по пояс и даже кое-что простирнуть в ручьях и колодцах, которые попадались на пути.

Жестокую борьбу мы вели с таким насекомым, как вошь. Ох и напасть! Мы знали о том, что вошь является переносчиком сыпного тифа, и это был для нас враг номер два, которого тоже надо было уничтожать. За время моей окопной жизни возможность помыться, как в бане, представилась только однажды. Выбив немцев из местечка Млынув, мы остановились. Пользуясь относительным затишьем, собравшись вчетвером, нашли железную бочку, вырубили дно, установили на кирпичи, нагрели воды и помылись поочередно в рядом стоящем домике. Пусть это было не похоже на настоящую баню, однако мы помылись, а это для нас являлось главным.

Несмотря на трудности в вопросах поддержания санитарного состояния, мы регулярно приводили себя в порядок и грязью не зарастали, бородатых тоже не было. А то, что случая заболевания сыпным тифом я не припомню, говорит о том, что наши усилия и труд по содержанию себя в относительном порядке и чистоте даром не пропадали.

Как солдат отдыхал?

Отдыхать и спать солдату, как и любому человеку, так же было необходимо. Для сна солдат использовал как ночное, так и дневное время, когда было потише, а тишина была не часто. Рванул снаряд, лопнула мина, прошла пулеметная очередь воробьиным чириканьем – вот и улетел сон, как стая воробьев при появлении ястреба. Но были и крепкие ребята. Рвануло, вздрогнула земля, он проснулся, завернул пару забористых слов, повернулся на другой бок и снова захрапел. Для солдата во все времена было важным: хорошо покушать и всласть выспаться. А будет бой, тогда рванем.

В качестве постельной принадлежности, которая отвечала всем требованиям такого предмета, служила незаменимая солдатская шинель. Солдат клал ее под бок – вот и перина, клал под голову – подушка, ею укрывался – вот и одеяло. Такое гениальное творение было у солдата – солдатская шинель. Как наилучшая форма одежды, шинель, в обиходе русского солдата прослужила не одно столетие, начиная с царствования императора Павла I. В память о солдатской шинели предлагаю:

Эх, серая суконная солдатская шинель,
У костра в лесу прожженная отменная шинель,
Знаменитая пробитая в бою огнем врага,
И своей рукой зашитая кому ж не дорога.
Упадет ли как подкошенный пораженный наш брат,
На шинельке той поношенной снесут его в санбат,
А убит, то тело мертвое твое – с друзьями в ряд,
Той шинелькою потертою накроют – спи, солдат.
Спи, солдат. При жизни кроткой ни в походе, ни в бою
Не пришлось поспать порядком ни с женой, ни одному.
А в досуг, аль на привале смастеришь себе постель,
Что под низ, что в изголовье, что наверх - одна шинель.

Вот она, шинель солдата, одним становилась саркофагом после его гибели. Так во многих случаях было в период Великой Отечественной войны.

Безусловно, комфортной фронтовую жизнь солдата не назовешь, особенно когда роешь окоп, а через полметра появляется вода. Из обуви для пехотинца я считал лучшей ботинки с обмотками: обулся – и ходи неделю легко и без потертости ног.

Конечно, все эти неудобства надо было перенести и перетерпеть. И ничего, переносили, и что характерно, без жалоб и сетования на судьбу. В этой связи мне хочется остановиться на том, как мы оценивали немецкого солдата как противника, что он представлял собой в наших глазах. Да, он умел стрелять и маршировать, так они шли по Европе без особого сопротивления. Его нельзя было сравнивать с итальянским или румынским солдатом. Он был более стойким противником. Кроме этого, его обеспечение было в ряде случаев лучше, чем у нас. Но это одна сторона дела. Другая заключается в неприхотливости солдатской жизни, стойкости духа солдатского, понимании им, за что он должен воевать. За нами была вся Российская земля, которую мы не могли никому отдать, и народ, его мы обязаны были защитить.

В одном из кинофильмов показано, как немецкие офицеры решили потешиться над пленным красноармейцем, угощая его шнапсом, и получили от него ответ: «Я и после третьей не закусываю». Пусть это, может, и не яркий пример, но мы умели держать удар и автомата, и полного стакана. А вот это-то немцы и подрастеряли. Как говорится, нахрапистость была практически исчерпана. Тем более, наше сопротивление возрастало изо дня в день. Немцы при первой неустойке или, попав в плен, в большинстве случаев – руки вверх и слова «Гитлер капут», вот тебе и дух солдатский. С этим явлением я встречался неоднократно.

Мы понимали, если поддаться чувству грусти, тоски, то до беды один шаг. Поэтому мы с этим неприятным психологическим фактором вели коллективную борьбу. По возможности собирались и вели разговоры о нашей прошлой жизни. И, конечно, анекдоты, без них никак.

Однако было неизбывным чувство оторванности нас от родных и близких, сомнение, будет ли встреча с ними. Вопрос «Когда?» постоянно был в сознании каждого, но ответа на него никто дать не мог. К тому же у нас были любимые, а порадоваться любви и разделить ее было не с кем. Все были далеко. А впереди была нейтральная полоса и противник. Поэтому необходимо было преодолеть эти препятствия, чтобы встретиться и обнять родных и близких.

Вечная ему память…

Это все вызывало грусть и тоску, но отчаянию и панике мы не поддавались.

Вместе с этим мы умели и радоваться. Радость была в нашей жизни и нами принималась вся до капельки. Самую большую радость приносил маленький треугольник – письмецо, который присылали нам родные и близкие. По-моему, нет еще мастера пера, который бы полностью описал психологическое состояние солдата, получившего в окопе письмо. Этот маленький треугольничек приносил не только слова, он развертывал всю картину прошлой жизни солдата, поэтому каждый из нас переживал все это заново.

Полученные письма из дома прочитывались солдатами десятки раз. Они вызывали разговоры, особенно с обсуждением родных мест. Каждый из нас старался убедить, что на его родине лучшие леса, березовые околки, речки и озера с хорошей рыбалкой и охотой. Каждый отстаивал красоту и неповторимость своих мест.

В моем Алтайском крае леса, березовые околки, речки и озера с неповторимой красотой природы есть в изобилии. Я всегда подчеркивал, что в наших краях такая красота от огоньков, цветущих алой скатертью по ложбинам, и цвета черемухи, укрывающего белым покрывалом берега нашей речки Барнаулки, от вида и запаха которой у нас, ребятни, и то дух захватывало, красивее этого в мире ничего нет. Да и как могло быть, если в конце учебного года наша школа внутри вся была алой от огоньков. Или такой цветок, кукушкины слезки, который цвел тремя-четырьмя синими лепестками, издавал такой аромат, до которого далеко было и французским духам.

Большую радость приносили небольшие, но на вес золота, посылки из тыла. Они приходили не на конкретный адрес, а солдату-защитнику. Посылки приносили нам в окопы. В них находились вышитые кисеты с махорочкой, платочки, полотенца, вязаные рукавички, носки и многое другое. Что стоил только один запах дома от посылок, было чему радоваться.

Самое главное, с посылками приходили просьба и наказ победить врага и надежда, что мы вернемся живыми. Все это заключалось в словах: «Родные! Мы ждем вас с Победой!»

Солдат ведь есть человек плоть от плоти. Поэтому все эти радости во многих случаях воспринимались со слезами на глазах. Надо было видеть солдата, дымящего самокруткой из бийской махорочки. С ее дымком из сознания уходило много печального. А по выражению его лица создавалось впечатление, что он ушел в другое измерение жизни.

Вместе с этим в нашем сознании креп протест: «Фриц, тебя никто не просил, ты сам приперся, да еще и с войной, но мы тебя все равно достанем и вышибем с нашей земли, не захочешь уйти – уничтожим».

Передний край был тем решетом, через которое с невероятной быстротой «просеивались» солдатские жизни. Бывало так. К вечеру прибыл солдат на передний край, а днем спрашиваешь, где он. В ответ: там. Это значило – или на захоронении, или в госпиталь отправили, третьего пути не было.

Немцы иногда пытались сагитировать нас своими листовками о сдаче в плен. Наше презрение к этой агитации было всегда однозначным, и выражали мы его чисто по-русски: «Ах, … ты, фриц, не хочешь?» – Коротко и ясно.

В то лихолетье все беды нависли над нашей страной. Народ выдерживал всю тяжесть неимоверного труда. Тружениками были дедушки, бабушки, мамы и ребятишки. Мы, солдаты, сдерживая натиск врага, стояли насмерть.

По замыслу противника наше государство должно было рассыпаться как карточный домик при первых неудачах. Но получилось все наоборот. Все эти невзгоды сплачивали нас в одну неразрывную многонациональную семью. Все сжалось в одну пружину жизни – удержаться, выстоять и победить. Вставала в полный рост одна необходимость – победить врага во что бы то ни стало. Другого пути у нас просто не было.

Такая обстановка сложилась к середине Великой Отечественной войны. Подходило время начала решающего Орловско-Курского сражения.

По линии «солдатской почты» кое-что до нас доходило. Видя, как напичкан передний край огневыми средствами, и чувствуя какое-то подспудное движение, мы, солдаты, понимали и знали: быть грому и буре, как это и случалось после затишья.

Морально к этому мы уже были готовы. В этой обстановке для нас необходимо было поглубже врыться в землю, под ее защиту, что мы и делали с полной отдачей сил, ибо знали, что от этого зависит, быть живым или не быть.

Где-то, в самом конце июня 1943 года, через боевые порядки нашего полка прошли разведчики из очередного поиска. Мне удалось перекинуться с ними парой слов. На вопрос «Ну как успехи?» лаконичный ответ: «Зацапали». Через пару дней мы узнали, что взятый разведчиками «язык» оказался сапером.

На солдатском «совете», обсудив и взвесив все это, пришли к выводу о том, что должен делать сапер на нейтральной полосе. Первое – ставить мины, но их там и так было наставлено несчетное количество. Значит, второе – снимать мины и делать проходы для солдат и боевой техники. А раз так, готовься, солдат, встретить гром и бурю. Мы знали, что наши штабы находятся в состоянии потревоженного улья, где все жужжит и движется. Вместе с этим к началу сражения обстановка настолько сгустилась, что даже воздух стал каким-то густым и вязким. Кроме этого, мы отдавали себе отчет в том, что предстоящее сражение будет решающим. От его успеха может зависеть многое, если не все. Мы ждали этого и готовились к нему.

Прежде чем приступить к описанию главного события в своей солдатской жизни, Орловско-Курского сражения, я позволю остановиться на некоторых событиях нашей окопной жизни.